Шрифт:
Ко мне не подкопаешься. Давай графа – поговорю с графом. Давай барона – и с бароном поговорю. Сразу даже не поймешь, кто я такой есть. Немецкий язык, это я, верно, плохо знаю, хотя знаю: живот – дер маген. А вот скажут мне: «Дер маген финдель мун», – а я уже и не знаю, чего это такое. А Буковский, тот и «дер маген» не знает. И вот с таким дурнем убежала! Ей, видите ли, вон чего надо! Меня она, видите ли, за мужчину не считает. «У тебя, – говорит, – голос бабий!» Ан и не бабий, а детский у меня голос! Тонкий, детский, а вовсе не бабий! Дура! Дура такая! Чего ей Буковский дался? Художник Целков говорит, что с меня садись да картину пиши.
Эрнст Неизвестный садится на коня и говорит, обращаясь к толпе, речь о том, что будет, если на месте, где находится общественный сад, будет построен американский небоскреб. Толпа слушает и, видимо, соглашается. Неизвестный записывает что-то у себя в записной книжечке. Из толпы выделяется Глезер и спрашивает Неизвестного, что он записал у себя в записной книжечке. Неизвестный отвечает, что это касается только его самого. Глезер наседает. Слово за слово и начинается распря. Толпа принимает сторону Глезера, и Неизвестный, спасая свою жизнь, погоняет коня и скрывается за поворотом. Толпа волнуется и за неимением другой жертвы хватает Глезера и отрывает ему голову. Оторванная голова катится по мостовой и застревает в люке для водостока. Толпа, удовлетворив свои страсти, расходится.
Меламид: Эй, Комар! Давай ловить комаров!
Комар: Нет, я к этому еще не готов. Давай лучше ловить котов!
Жил-был критик. Звали его Завалишин. Однажды вышел он из дому и пошел в лавочку купить столярного клея.
Была оттепель, и на улице было очень скользко. Критик прошел несколько шагов, поскользнулся, упал и расшиб себе лоб.
– Эх! – сказал критик, встал, пошел в аптеку, купил пластырь и заклеил себе лоб.
Но когда он вышел на улицу и сделал несколько шагов, он опять поскользнулся, упал и расшиб себе нос.
– фу! – сказал критик, пошел в аптеку, купил пластырь и заклеил пластырем себе нос.
Потом он опять вышел на улицу, опять поскользнулся, упал и расшиб себе щеку.
Пришлось опять пойти в аптеку и заклеить пластырем щеку.
– Вот что, – сказал критику аптекарь, – вы так часто падаете и расшибаетесь, что я советую вам купить пластырей несколько штук.
– Нет, – сказал критик, – больше не упаду!
Но когда он вышел на улицу, то опять поскользнулся, упал и расшиб себе подбородок.
– Паршивая гололедица! – закричал критик и опять побежал в аптеку.
– Ну вот видите, – сказал аптекарь. – Вот вы опять упали.
– Нет! – закричал критик. – Ничего и слышать не хочу! Давайте скорее пластырь!
Аптекарь дал пластырь, критик заклеил себе подбородок и побежал домой.
А дома его не узнали и не пустили в квартиру.
– Я критик Завалишин! – кричал критик.
– Рассказывай! – отвечали из квартиры и заперли дверь на крюк и цепочку.
Критик Завалишин постоял на лестнице, плюнул и пошел на улицу.
Ростроповичпадает из-за кулис на сцену и смирно лежит.
Шостакович (выходит, спотыкается об Ростроповича и падает). Вот черт! Никак об Ростроповича!
Ростропович (поднимаясь). Мерзопакость какая! Отдохнуть не дадут. (Идет, спотыкается об Шостаковича и пада ет.) Никак об Шостаковича спотыкнулся!
Шостакович (поднимаясь). Ни минуты покоя! (Идет, спотыкается об Ростроповича и падает.) Вот черт! Никак опять об Ростроповича!
Ростропович (поднимаясь). Вечно во всем помеха! (Идет, спотыкается об Шостаковича и падает.) Вот мерзопакость! Опять об Шостаковича!
Шостакович (поднимаясь). Хулиганство! Сплошное хулиганство! (Идет, спотыкается об Ростроповича и падает.) Вот черт! Опять об Ростроповича!
Ростропович (поднимаясь). Это издевательство сплошное! (Идет, спотыкается об Шостаковича и падает.) Опять об Шостаковича!
Шостакович (поднимаясь). Вот черт! Истинно, что черт! (Идет, спотыкается об Ростроповича и падает.) Об Ростроповича!
Ростропович (поднимается). Мерзопакость! (Идет, спотыкает ся об Шостаковича и падает.) Об Шостаковича!