В чертах его лица не было ничего примечательного: небольшие черные узко поставленные глаза, мясистый нос. Единственное, что сразу бросалось в глаза, это полное отсутствие выражения. Казалось, что это лицо никогда не хмурилось и его не посещала улыбка. Оно напоминало физиономию с детского рисунка, спокойную и безжизненную.

Чарли улыбнулся и слегка покачал головой. Этот псих позабавил его.

— Знаешь, — сказал он Сюзанне, — сиденья действительно раньше были коричневые. Когда я был совсем маленьким.

— И, и, — Рэймонд продолжал быстро говорить бесцветным голосом, будто с самим собой, — вы пользуетесь пепельницей, потому что… потому что… она здесь для этого. Это настоящая кожа, и она… за нее не жалко руку отдать.

Улыбка сошла с лица Чарли, сменившись изумлением.

— Боже, — прошептал он. — Отец часто говорил «не жалко руку отдать» и про пепельницу.

Он пристально посмотрел на пациента, который стоял, уставившись в свой блокнот. Вдруг Рэймонд неожиданно поднял голову, и их взгляды на мгновение встретились — ничего не выражающий взгляд Рэймонда и спрятанный под черными очками взгляд Чарли. Но только на мгновение, потому что внимание Рэймонда немедленно переключилось обратно на блокнот.

— Пойдем со мной, Рэймонд, — настаивал доктор Брунер. — Этим людям надо ехать.

Какое-то смутное предчувствие шевельнулось в голове у Чарли.

— Тебе знакома эта машина? — резко спросил он у Рэймонда.

Рэймонд вдруг сцепил руки и стал судорожно сжимать и разжимать их, но ему мешали блокнот и карандаш.

Страх отразился на его бесцветном лице, и он в отчаянии посмотрел на доктора Брунера, ища помощи. Но взгляд психиатра был таким суровым, что Рэймонд опустил свои наполненные ужасом глаза.

— Ты! — более решительным голосом проговорил Чарли. — Откуда ты знаешь эту машину? — Он сдернул очки, и Рэймонд был вынужден смотреть ему прямо в глаза.

Худое тело Рэймонда задергалось, как будто через его спинной мозг пропустили ток. Глаза его заметались из стороны в сторону, избегая направленного прямо на него пристального взгляда Чарли.

— Я… не… знаю… — лишь промычал он едва слышно.

— Черта с два, ты не знаешь! — вскричал Чарли. — Откуда ты знаешь? — Он шагнул к Рэймонду, и тот в ужасе отступил назад.

— Достаточно, мистер Бэббит, — вмешался доктор Брунер. — Вы его возбуждаете. Вы…

— Пожалуйста, Чарли, — поддержала Сюзанна.

Теперь Рэймонд переводил взгляд с Сюзанны на доктора Брунера, с доктора Брунера на Чарли. Казалось, какая-то мысль запечатлелась в его голове. Он расцепил руки и снова начал судорожно записывать что-то в свой блокнот, одновременно бормоча себе под нос:.

— Бэббит Чарли. Чарли… Бэббит. Чарли Бэббит, один-ноль-девять-шесть-один. Бичкрест-авеню.

Чарли окаменел.

— Откуда ты знаешь этот адрес? — пораженный, вымолвил он.

Рэймонд понурил голову. Он говорил так тихо, что слова с трудом можно было разобрать:

— Я знаю почему, Вот почему.

Непонятно. Чутье подсказывало Чарли, что он выследил свою почти парализованную жертву. Он повысил голос:

— Потому что… почему?

Голова Рэймонда дернулась, как будто Чарли задел какую-то невидимую веревочку, и он посмотрел Чарли прямо в глаза. Лицо его не выражало ничего, кроме смятения — ни вопроса, ни ответа. Никакого контакта.

Тихим, покорным голосом доктор Брунер проговорил:

— Потому что он ваш брат.

Сюзанна изумленно вскрикнула, потом наступила тишина. Рэймонд перестал бормотать, а Чарли с недоверием замотал головой. Затем он коротко усмехнулся:

— Что это значит?

— У братьев… общий папа. И мама. — Рэймонд расставил точки над «i». Затем он произнес, будто ребенок, заучивший имена родителей и свой адрес на тот случай, если потеряется: — Сэнфорд Бэббит. Дом номер один-ноль-девять-шесть-один. Бичкрест-авеню. Цинциннати. Огайо. Соединенные Штаты Америки.

У Чарли отвисла челюсть, а брови взлетели вверх.

— Наша мама Элеонора Бэббит, — монотонно продолжал Рэймонд. — У нее домик с ангелочками.

— Чарли, о Боже, — прошептала Сюзанна, пораженная жалостью. Это была правда. Пациент был братом Чарли.

Но Чарли был к этому не готов. Он развернулся и медленно пошел прочь, как будто, отдаляя себя физически от Рэймонда, он мог перечеркнуть их родство. Но, сделав несколько шагов, он обернулся. Лицо его выражало смесь злобы и изумления. Срывающимся голосом он обратился к доктору Брунеру: