– Хватит, – остановил Дежнев. – Сам видишь, Юшко, все занесено в книги. Безмен не попова душа, не обманет.

– Ишь, у тебя все записано, Семейка, – почувствовал смиренность прикащика Двинянин, – только ведь ты мою коргу обобрал! Без спросу взял лучший зуб заморный, топлый, самый что ни на есть легкий в поиске. Его какой труд брать? Да и не в казну, а в карман емлешь.

Гришка ни на секунду не спускал внимательных глаз с Фрола. Думал: коль кинется зверовидный – враз перейму. Думал: не зря явился Двинянин. Видно, что испугался появления дикующих. А взять зуб из чужих амбаров всегда легче, чем отобрать у живого зверя.

– Молчи, Юшко! – впервые рассердился Дежнев. Может, рассердило его наглое упоминание о корге. – Я тебе кочики дал, за все расплатился. И про коргу – молчи! Я первый ее увидел, первый на нее ступил. Она по всякому праву – моя. Вот если что другое, тогда говори, что хочешь.

Рыжий Юшко поиграл дьявольскими глазами:

– А вот хочу вернуть топлый хороший зуб.

– Тот, который в анбарах?

– Правильно, Семейка.

– Да за что?

Двинянин расправил плечи.

– А за тяжкие службы, и за скаредность твою. Ты вон с Треньки Курсова за бабий кожан взял четыре соболя. Ты бедному Павлику, – Двинянин перекрестился. – Ты бедному Павлику Заварзе, который твои книги вел, за три соболя дал какой-то холстишко старый да малахай недорослиной…

Казаки смолкли.

Тесно сомкнулись – одни за Двиняниным, другие за Дежневым.

А Гришка даже переступил ногой, чтобы удобнее было перенять косящегося на него Фрола.

– Ты Гришке Лоскуту дал лодку, а взял за это доброго соболя. Ты Сидорку Емельянова обидел, всяко обобрал. С Васьки Бугра за икру да за какое-то мясо замылившееся снял четыре соболя. И с Васьки Маркова, – опять широко перекрестился, опять оглянулся на казаков, – за штаны ровдужные да за лежалую ушканину пластинами взял. Разве не так?

– Да кто ж дает впустую?

– Молчи, Семейка! Вот за тобой стоит Артюшка Солдат – пес твой верный, блаженный, с дурной отметиною во лбу. Знаем, знаем, как прост. Только ты и с пса верного за крест нательный да за простую железную сковороду взял кабалу.

Погрозил пальцем:

– Я все знаю, Семейка!

– Да ведь деньги счет любят.

Но Двинянин торжествовал:

– Люди твои безрадостны пребывают!

– Зачем так говоришь?

– А где ясашные? Где ясырь живая? Где послушные аманаты? Где особенный аманат Чекчой, у которого глаз выстрелен? – Прищурился, правая рука на пищали: – Я на Погычу пришел с государевой наказной грамоткой. А в ней сказано, чтобы иноземцы ясак платили, и за прошлые годы тож. И чтобы их подростков, детей, и всякую братью, и племянников, и захребетников, и всех прочих родимцев, сыскав, приводить под государеву высокую руку.

– Но ласкою, Юшко! Ласкою, а не жесточью! – закричал Дежнев. – Я ходынских и анаульских мужиков привел под шерть, они несли ясак, были послушны. А Мишка Стадухин все испаскудил!

– Не гневи Бога, Семейка! – не выдержал ядовитый Евсейка. – Отдай нам зуб, всякое рухлядишко.

– А ты не спеши, – загадочно усмехнулся Дежнев, будто Евсейка, сам того не зная, вывернул разговор на нужную дорогу. – Ты, Евсейка, всегда спешишь, а богатство работы требует.

Теперь даже Бугор обиделся:

– Разве мы плохо служим? Ты дерзкое говоришь, Семейка. Может, ты и прикащик, только мы теперь тоже не беглые.

– А какие вы теперь? – делано удивился Дежнев.

– Да ты что? – изумился Бугор. – Мы нынче люди государевы. Я сам – казачий десятник.

– Бывший десятник! Зря обманываешься. И другие зря.

– Ты так потому говоришь, что рыбьего зубу жалко, – засмеялся Бугор.

– Зубу не жалко, – потемнел Дежнев. – Еще возьму. Только куда вы с тем с зубом?

– В Якуцк! – стремительно ответил Евсейка. – В Тобольск! Может, в Москву сойду.

– Ага, ждут вас… Бич и кобыла… Как вернетесь, так каждого возьмут под стражу… Тот же Юшка набьет колодки…

Двинянин вскинул пищаль, на нем дружно повисли.

– Раньше Павлик Заварза мои бумажные дела вел, – ровно, с достоинством объяснил Дежнев. – Слабый он человек, конечно, мотало его из стороны в сторону. Ходил с Моторой, ходил со Стадухиным. Ко мне пришел, потом склонился к Юшке. По Юшкиному наущению писал на меня изветы.

Отступил на шаг от рванувшегося к нему, но снова перехваченного Двинянина, еще сильней потемнел лицом. Предупредил:

– Стой, Юшко, где стоишь! У меня нож за поясом. На нас сейчас, может, дикующие с обрыва смотрят. Я так скажу. Ты пришел, Юшка, на Погычу и сказал: вот на тебя, Фрол, и на тебя, Артюшка, и на тебя, Бугор, и на многих других дадена специальная государева грамотка. И сказано в грамотке, что заворовавших – простить, пусть снова государю служат.

– Да разве ж не так? – в нетерпении выкрикнул Васька Бугор, не спуская страдающих глаз с Дежнева. А ядовитого Есейку Павлова от нехороших предчувствий даже затрясло.