Прашкевич Геннадий
Шрифт:
– Иноземцам даешь железо!
Потянулся к ножу, болтающемуся на поясе, но дикующий вдруг вскочил, подпрыгнул нелепо. Закружился на тоненьких несвязанных ножках, заклекотал по своему с большим чувством.
– Он что, с ума съехал?
– Лочил нэдэй, говорит, – вырвался из рук Двинянина Дежнев. – Говорит, что огни горят.
Но Двинянин уже сам повернул голову в сторону невидимых во тьме гор.
И казаки, прихватывая руками шапки, повернулись.
Огни… Откуда только взялись?
Пять…
Десять…
Пятнадцать…
Значит, со всех сторон пришли дикующие, понял Лоскут. Значит, сговорился Семейка с Чекчоем, и тот привел ходынцев, чтобы напугать Юшку.
Ганг-ганг,кли-кли…Ганг-ганг,кли-кли…Странные голоса.
Звуки, сглаженные расстоянием.
Ымы-шайдэ-гомыку…Ымы-шайдэ-гомыку…Двинянин замер, не дотянувшись рукой до ножа.
Бывал в разных местах, знал, как могут пугать дикующие.
А Гришка вспомнил, как хмуро тянул что-то подобное на реке Большой собачьей загадочный вож Христофор Шохин, потом несчастливо зарезанный писаными рожами. Сам страшный, лицо сдвинуто набок. Ни с того, ни с сего вот так начинал мычать, некоторые слова прорывались: «Ымы-шайдэ… Ымы-шайдэ…» Спросишь: «О чем это?» – пожмет плечами: «Не знаю».
Может, правда, не знал. Да и как знать? Не русские, дикующие так поют. Обнявшись прыгают у костров, всхрапывают, как молодые олешки.
Ганг-ганг…Пяткой в пятку…
Кли-кли…Руки вверх…
Ганг-ганг…Вскидывают руки…
Кли-кли…Не жалеют высокого огня…
– Неужто коряки?
Дежнев знающе усмехнулся:
– Ходынцы.
Чекчой расслышал, радостно затряс головой:
– Ходынцы!
Радостно пояснил:
– Родимцы пришли!
Стал и дальше объяснять, двигая перед собой связанными руками: вот, мол, пришли родимцы. Крепкие воины! Бьют птицу в лет, ловят руками любого зверя. Гусиным шагом идут вокруг высоких костров, взмахивают руками.
Ганг-ганг…Кли-кли…Хвастливо заводил под лоб отдельный горячо вспыхивающий глаз.
Ымы-шайдэ-гомыку…Если, пояснил, захочет, то родимцы зажгут всю гору, так много пришло. Подпрыгивая, сообщил: «За ними другие идут. Ясак несут. Богатые подарки получать буду».
– Ясак? – изумился Двинянин, с тревогой озирая ночные огни, прислушиваясь к каждому звуку. – Кому?
Одноглазый князец радостно объяснил:
– Семейке!
Так же радостно объяснил: у него с Семейкой мир. Ему Семейка раньше делал только хорошее. Для ясности связанными руками указал на Дежнева: вот как Семейку любят. Несут ему ясак. Много задолжали государю за годы, пока не шли русские в сендуху. Теперь будут жить в мире. Теперь у него, у Чекчоя, медные котлы будут, железные колокольчики будут, ножи железные будут.
– У меня, – сказал, – много такого будет!
Гришка Лоскут усмехнулся. Ишь, оторопел Двинянин. Считал, наверное, что сломал прикащика Погычи. Считал, наверное, что, уходя, разворошил осиное гнездо, оставил Дежнева лицом к лицу с разъяренными ходынцами. А они как раз к Дежневу и пришли. И князец Энканчан, наверное, с ними.
Покосился на растерянного Фрола.
Вот тоже мечется по свету, многого не понимает.
Ходит в простой медвежине, способен на странное. Однажды при Лоскуте жестоко упрекнул Ваську Бугра, убившего подраненную куропатку, тихо жившую в полынье. В другой раз в Нижнем заплатил два рубля какому-то промышленному человеку, чтобы тот освободил от наказания понравившуюся Фролу собаку. Вот бродит по свету. Ищет, где лутше. А где такое место? Куда ни глянь, везде обиды.
Окликнул:
– Эй, Фрол!
– Ну? – хмуро посмотрел зверовидный.
– Отец у тебя был?
– А то!
– Звали отца как?
– Егор.
– Старинное имя, хорошее, – одобрил Лоскут. – А сам из каких мест?
– Я с Усолья, – хмуро ответил Фрол, но все же показал кивком, что где-то далеко на заходе есть и такой город.
– Знаю, – согласился Гришка. – Как с Москвы идешь, по правую руку мельница.
– Ну, – растерянно заморгал Фрол. – Мельница. – Ничего не понимая, качнул головой, в правом ухе качнулась серьга: – Ну, точно, мельница. Как идешь с Москвы, так по правую руку.