— Печатный бизнес, — повторил Соломон, доставая трубку, а голос его звучал печально. — У печатного бизнеса хорошие перспективы. Капитал, разумеется, вот что сдерживает меня, вернее, его нехватка. Но Джанет, она такая бережливая. Не склонна к тратам, нет, не склонна.

— А с Энн все наоборот. — Езекия покачал головой. — Покупки и развлечения, ничего больше. День в Рошервилле, день в Хрустальном дворце, все равно где, лишь бы тратить деньги.

— Да, она всегда любила повеселиться, — вспомнил Соломон.

— Повеселиться! — фыркнул Езекия. — Я бы тоже с удовольствием повеселился. Но только если бы не пришлось самому за это платить. Иначе какое тут веселье?

— Иногда я спрашиваю себя, — Соломон смотрел прямо перед собой, — зачем мы все это делаем?

— Делаем что?

— Работаем, как рабы, лишаем себя всех удовольствий. Какой в этом смысл? Зачем…

Голос из коляски, стоявшей рядом, прервал мысль Соломона Эпплъярда. Единственный выживший сын Езекии Гриндли, так и не нашедший чем заняться, подкрался, не замеченный мужчинами. Коляска! Собственный опыт подсказывал ему, что сей предмет может обеспечить получение острых ощущений в той или иной форме. Ты привлекаешь к себе внимание лежащего там существа, а потом возможны два варианта. Или существо разревется, и в этом случае тебе придется бежать, спасая свою жизнь, за тобой будут гнаться и в девяти случаях из десяти поймают, после чего знатно взгреют. Или существо радостно засмеется, и тогда тебе улыбнутся небеса. А вокруг головы появится нимб. Но в любом случае удастся избежать смертельной скуки, проистекающей от постоянной добродетельности. Звезда мистера Гриндли указала ему на петушиное перышко, лежащее на земле, и он, одним глазом поглядывая на не обращающего на него внимания родителя, сдвинул многочисленные покровы, отгораживавшие мисс Гельвецию Эпплъярд от окружающего мира, опередив тем самым на четверть столетия главное развлечение английских юношей, и принялся щекотать даме нос. Мисс Гельвеция Эпплъярд проснулась и повела себя точно так же, как и нынешние девушки, которых щекочут: прежде всего оглядела молодого человека, держащего в руке перышко. Если бы он не приглянулся ее глазам, она, будьте уверены, не стала бы сдерживаться и всеми доступными способами выразила свое возмущение. Но мистер Натаниэль Гриндли пришелся ей по вкусу, из чего можно сделать вывод, что наглое поведение иной раз может служить пристойной формой знакомства. Мисс Эпплъярд ослепительно улыбнулась, показывая, что не возражает против продолжения.

— Это твоя единственная? — спросил папа Гриндли.

— Да, моя единственная. — В голосе Соломона пессимизма заметно убавилось.

Мисс Эпплъярд с помощью Гриндли-младшего удалось сменить лежачее положение на сидячее. Гриндли-младший продолжал оказывать ей знаки внимания, дама всячески демонстрировала, что очень даже этому рада.

— Как хорошо они смотрятся вдвоем, — прошептал Езекия своему другу.

— Никогда не видел, чтобы кто-то ей так понравился, — также шепотом ответил Соломон.

Часы на соседней церкви пробили двенадцать. Соломон Эпплъярд, выколотив пепел из трубки, поднялся.

— Не вижу причин, мешающих нам видеться чаще, — заметил Гриндли-старший, пожимая Соломону руку.

— Заходи к нам как-нибудь в воскресенье, — предложил Соломон. — И приводи младшего.

Соломон Эпплъярд и Езекия Гриндли родились с разницей в несколько месяцев тридцатью пятью годами раньше. И жили в нескольких сотнях ярдов друг от друга. Отцу Соломона принадлежали книжный магазин и типография, расположенные в восточной части Хай-стрит маленького йоркширского городка. Бакалейная лавка отца Езекии находилась в западной части той же улицы. Оба женились на дочерях фермеров. Природную склонность Соломона к веселой жизни судьба подкорректировала, определив ему в спутницы жизни йоркширскую практичность. А с практичностью сочетаются черты характера, способствующие скорее успеху, чем счастью. Езекия при иных обстоятельствах мог бы соперничать с Соломоном за надежную и рачительную руку Джанет, если бы хохотушка Энни Глоссоп, с ее мягким характером, не влюбилась в него, ведомая, конечно же, провидением, заботившимся о ее моральном благополучии. Езекия не колебался ни секунды, выбирая между достоинствами Джанет и тремястами золотыми соверенами Энни. Достоинства жены серьезно настроенный и волевой муж может взрастить, во всяком случае, подавить легкомысленность. Оба мужчины (Езекия, движимый собственным честолюбием, Соломон — женой) прибыли в Лондон с промежутком менее чем в год. Езекия открыл бакалейный магазин в Кенсингтоне, который знающие люди называли бесперспективным районом. Но Езекия нутром чуял, как вложить деньги, чтобы они принесли прибыль. Соломон, оглядевшись, остановил свой выбор на просторном доме на Невилс-Корт, решив, что он станет надежным фундаментом для печатного бизнеса.

То было десятью годами раньше. Оба друга, презрев радости жизни, работали не покладая рук и редко виделись. Хохотушка Энни родила своему мрачному супругу двоих детей, которые умерли. Натаниэль Джордж, словно удача дожидалась номера три, выжил, унаследовав — к счастью — характер матери, и солнышком осветил темные комнаты квартиры над магазином на Хай-стрит в Кенсингтоне. Миссис Гриндли быстро уставала, стала раздражительной и отошла от всех дел.

Ангел-хранитель миссис Эпплъярд, такой же расчетливый, как и его протеже, подождал, пока бизнес Соломона пустит глубокие корни, а уж потом прислал на Невилс-Корт аиста с маленькой девочкой. Позже прислал мальчика, но тому не понравился спертый воздух СентДункана, и он отправился обратно, покинув эту историю и все остальное. Так что продолжать род Гриндли и Эпплъярдов остались только Натаниэль Джордж, теперь пятилетний, и Джанет Гельвеция, решительно делающая первые шаги по земле.

Фактам не всегда можно доверять. Недалекие люди, скажем, топографы, аукционисты и им подобные, будут настаивать, что палисадник между старым георгианским домом и Невилс-Кортом — полоска земли сто восемнадцать футов в длину и девяносто два в ширину, на которой росли ракитник, шесть кустов лавра и карликовый гималайский кедр. Для Натаниэля Джорджа и Джанет Гельвеции это была земля Талий [6] , «до дальних границ которой не дошел еще ни один человек». В дождливые воскресенья они играли в огромной темной типографии, где молчаливые великаны, стоявшие недвижно, в любой момент могли вытянуть железные руки, чтобы схватить их на бегу. А когда Натаниэлю Джорджу исполнилось восемь, а Джанет Гельвеции четыре с половиной, Езекия выпустил на рынок знаменитый «Соус Гриндли». Он придавал удивительный вкус отбивным и стейкам, превращал холодную баранину в роскошное блюдо. Соус этот вскружил голову Езекии, всегда высоко себя ценившему, и наполнил гордостью его сердце. С Эпплъярдами Гриндли встречаться перестали. Любой здравомыслящий человек — так, во всяком случае, думал Гриндли — не мог не понять, что соус кардинально все изменил. Возможность женитьбы их детей, когда паритет сохранялся, могла рассматриваться в отдаленной перспективе. Но сын великого Гриндли, фамилия которого трехфутовыми буквами смотрела со множества рекламных щитов, мог рассчитывать на лучшую партию, чем дочь печатника. А Соломон, внезапно ставший верным и истовым поборником принципов средневекового феодализма, предпочел бы увидеть своего единственного ребенка, внучку автора «История Кеттлуэлла» и других книг, мертвой и похороненной, чем замужем за сыном бакалейщика, пусть даже этот бакалейщик нажил целое состояние, травя людей смесью горчицы и низкокачественного пива. Так что прошло много лет, прежде чем Натаниэль Джордж и Джанет Гельвеция встретились вновь, а когда встретились, выяснилось, что они друг друга забыли.

Езекия С. Гриндли, невысокий, толстый и напыщенный господин, сидел под пальмой в великолепно обставленной гостиной своего нового дома в НоттингХилле. Миссис Гриндли, тощая, увядшая женщина, доставлявшая столько хлопот своей портнихе, устроилась у камина, максимально близко к огню, и дрожала. Гриндли-младший, светловолосый, хорошо сложенный юноша, глаза которого представительницы противоположного пола находили привлекательными, стоял, сунув руки в карманы и привалившись к статуе пристойно одетой Дианы. Чувствовалось, что ему не по себе.

— Я зарабатываю деньги… и зарабатываю много. Все, что тебе придется делать, — тратить, — говорил Гриндли-старший своему сыну и наследнику.

— Я с этим справлюсь, папа.

— Я в этом не уверен, — тут же услышал он мнение отца. — Ты должен доказать, что достоин их тратить. Не

думаешь же ты, что все эти годы я работал как проклятый лишь для того, чтобы обеспечить юному безмозглому идиоту средства для потакания его желаниям? Я оставлю деньги тому, кто достоин меня. Понимаешь? Тому, кто достоин меня!