— Ничего ей не угрожает. — Плетневу показалось, будто в глазах Ларисы Фоминичны мелькнуло беспокойство. — Марьяна с ней будет. Она обещала не бросать Лизу одну.

— Я подвез Марьяну и Фролова до нефтебазы.

— Фролов тоже сегодня был у нас? Он-то что там забыл? — возмущенно воскликнула Лариса Фоминична. — И Марьяна в последнее время вроде бы дружбу с ним завела. Не нравится мне это.

— Он же Людин отец.

— Ну и что из того? Пьяница он и бандит, еще Людку с толку сбивает. По таким, как он, тюрьма плачет.

«Да, Лиза права: Лариса Фоминична на самом деле весьма однобоко относится к людям, — думал Плетнев, выходя из больницы. — Невзлюбила когда-то Фролова и по сей день во всех смертных грехах готова обвинить. Вполне возможно, что и Марьяну в свое время против него настроила. А от разговора о Михаиле так и уклонилась».

Ему снилась мать…

Молодая, простоволосая, она накрывала стол, который стоял возле крыльца, клала на клетчатую скатерть яйца, и они одно за другим скатывались в высокую, по пояс, траву, тут же бесследно в ней исчезая. А мать улыбалась, звала его, Михаила и отца обедать. «Я ни за что не пойду к столу без Лизы, — думал во сне Плетнев. — Вот придет Лиза, и мы с ней рука об руку выйдем к столу. Чего нам стыдиться? Ведь мы с детства друг друга любим. А мать с отцом нас благословят. Лиза, где же ты, Лиза!..»

Он проснулся от внутренней тревоги. Лизы и вправду рядом не оказалось. Несколько секунд лежал неподвижно, прислушиваясь к тишине старого дома, потом натянул джинсы и вышел на крыльцо. Сидевшие за столом под вишней двое как по команде повернули к нему головы.

— Лиза, почему ты бросила меня? Мне было так плохо, — сказал Плетнев, все еще переживая свой сон.

Она встала из-за стола, шагнула ему навстречу.

— Прости. Мы с Сашей тут… объяснились немного. Хотя сейчас для этого, разумеется, не время.

— Почему не время? — подал голос Саранцев. — Самое время ясную погоду навести. Хотя такие, как ты, туман предпочитают. Туман, обман, — так, кажется, поэты пишут? Правда, ты, Михалыч, у нас не поэт. Ты ки-но-дра-ма-тург. Правильно я выговорил? Так мне Лизка объяснила. А Лизка умная, она все знает. Выходит, ты, Михалыч, на драмах человеческих деньги зарабатываешь. Так я это понял? Ну а я тут брата твоего поминаю. Хочешь со мной Михаила помянуть?

Саранцев встал из-за стола, держась за его край, и, пошатнувшись, плюхнулся обратно на лавку.

Лиза прислонилась к стволу вишни. Ее голова оказалась в тени, и Плетнев не видел выражения ее лица.

— Так мы с тобой и не побеседовали начистоту, хотя ты мне две бутылки заграничного пива споил. С кол-ба-сой. Это тебе за твои драмы такой сытной колбасой платят? Я от нее до самого обеда сытый ходил. А в обед взял и напился. Назло вам с Лизкой. А потом Михаила напоил. Чтоб зря языком не трепал. С Михаилом мы в ту ночь хорошо побеседовали, хоть он и крепко сердцем маялся.

— И что же он тебе рассказывал? — спросил Плетнев. — Давай уж выкладывай — сам ясности хотел.

Саранцев вытащил из кармана мятую пачку «Примы», дрожащими руками зажег спичку.

Лиза шевельнулась, и Плетнев на мгновение увидел ее глаза, испуганные и растерянные. Потом на них легли зыбкие тени вишневых листьев.

— Все равно ясности между нами не получится. Да ты и не хочешь ее. — Сашка закурил. — Но скажу, раз требуешь. Я человек простой. Я на свету жить привык. Это Лизка вон голову в тень спрятала. Лизка наша сумерки любит — это ее так мать-учительница воспитала. В сумерках оно все шито-крыто и ничего не видать. Но сейчас оно не получится шито, потому как прохудилось старое корыто. Так что ты, Лизка, не морочь людям голову.

— Не суйся в чужие дела! — с не свойственной ей грубостью сказала Лиза.

— Что верно, то верно. Один тут сунулся, так его с яра ссунули. Царьковы, они такие — свои секреты при себе держат.

— Ты это про Михаила, что ли? — навострил уши Плетнев.

— Пьяный он, вот и несет Бог знает что, — поспешила вмешаться Лиза. — После жалеть будет.

— Это ты уже недозволенный прием применила. За такой прием тебе полагается… Э, да ничего не полагается. — Саранцев махнул рукой, поднялся с трудом со скамейки и сел на землю возле Волчка. — А насчет жалеть, это ты правильно выразилась. Я и по сей день жалею, что попутал голубку с мокрой курицей. Вот и пришел, чтоб ясность навести. А они тут, Волчок, не любят ясности. Эх, Волчок, Волчок, ты один меня понимаешь, только сказать не можешь. Даже хозяйка твоя с ее ясной душой ни черта не понимает. Я-то думал, она все на свете понимает.

— Ладно, не тяни резину — рассказывай, что тебе Михаил в ту ночь говорил. — Плетнев наклонился к Саранцеву. Волчок злобно ощерил клыки.

— Он тебе расскажет — держи ухо востро! — снова вмешалась Лиза. Она говорила непривычно дерзко и была явно чем-то взволнована.

— Когда-то ты мне верила. Пока эта добродетельница не вмешалась, из-за которой нынче закопали Михаила. Ты мне и сейчас веришь, только тебе, как и твоему дружку, проще в тумане блукать.

— Ты будешь на человеческом языке говорить? Или тебе помочь его обрести?! Из-за кого закопали Михаила?