Сведения о существовании антонимов, слов с противоположным значением, в нынешней системе школьного обучения русскому языку выступают как некоторый непонятный довесок к правилам орфографии и пунктуации. А для обеспечения эффективных активных речевых действий – говорения и письма – этот раздел весьма важен.

Дело в том, что существование слов с противоположным значением, антонимов, позволяет обогащать нашу речь. Например, заменяя именование А на его антоним В с отрицанием: старый – немолодой, богатый – небедный, грешный – небезупречный, оставайтесь на нашем канале – не переключайтесь и т. п. В большинстве случаев такая замена, оставляя авторское утверждение столь же ясным, делает его менее категоричным. Когда мы, например, говорим хотеть не вредно, то это обозначает и то, что иногда «хотеть полезно», но чаще это «и невредно, и неполезно», а где-то в некотором пространстве между «вредом» и «пользой», хотя и никогда там, где «вредно».

Это сочетающаяся с ясностью смягченность представлена во многих русских фразеологизмах, характеризующих, например, человека алчного, корыстолюбивого: Своего не упустит, Мимо рта не проносит, Охулки на руку не положит, Себя не забывает. Тем же приемом пользуется и автор письма к гоголевскому Городничему в «Ревизоре»: «ты человек умный и не любишь пропускать того, что плывет в руки». Тот же механизм работает и во многих других случаях: мало не покажется – «много», не дурак – «умный», без дураков – «серьезно», не подарок — «создающий трудности» и т. п.

Таким образом, считая, например, некоторую идею разумной и полезной, можно назвать ее и эффективной, и продуктивной. Имея при этом в виду в обоих случаях ее плодотворность по отношению к результатам, которых мы хотим достигнуть. А как назвать идею, которая, по нашему мнению, не ведет к желаемым результатам? Здесь мы можем выбрать из ряда синонимов: неразумная, бесполезная, неполезная, неэффективная, непродуктивная, бесперспективная. Во всех этих случаях будет ясно, что от этой идеи не стоит ждать пользы.

А если говорящий/пишущий хочет сказать сильнее? А именно то, что обсуждаемая идея способна принести вред. Тогда можно и назвать ее вредной. Но не будет ли это слишком категоричным и обидным для авторов этой идеи? Здесь нам на помощь приходит уже не частица не или приставка без —, а элемент контр —, хорошо известный по таким словам, как контрреволюция, контратака, контрразведка и т. п. Этот элемент со значением «против», с одной стороны, не слово, поскольку не употребляется самостоятельно, а с другой стороны, и не приставка. Слишком легко и относительно свободно присоединяется он к другим словам. Это последнее свойство и позволяет решить нашу задачу – не обидно охарактеризовать какую-либо идею как приносящую отрицательный результат – контрпродуктивная.

Хочу в заключение добавить, что, по моим наблюдениям, первым начал активно употреблять это слово Евгений Максимович Примаков.

Видимо, у этого слова будет счастливая судьба, и оно, будучи словом скорее нейтральным стилистически, в скором времени приживется в русском литературном языке.

Культура русской речи не сводится только к проблемам ошибок при письме, правильному ударению при говорении или безошибочному склонению. Высокая речевая культура – это еще и непременное соблюдение норм поведения по отношению к адресату речи. К сожалению, именно эти нормы в наше время чаще всего и нарушаются.

При этом те, кто такое делает, над нарушениями обычно не задумываются. А может, надеясь на безнаказанность, они нарушают правила общения сознательно и с неблагородной целью? Давайте разберемся.

Любой автор речи обладает обычно достаточно широкой свободой выбора языковых средств для того, чтобы выразить свою мысль. Он может, например, сказать: Ничего не меняется. Застой. Стабильность. Ни фига не меняется. Все эти четыре возможности сообщают нам об отсутствии каких-либо значимых событий. Только это, и ничего более, сообщает первое предложение. Слово застой кроме этой информации заключает в себе и то, что это положение автору не нравится. А стабильность – что, наоборот, нравится. Последнее предложение за счет ни фига добавляет к безоценочной информации о положении дел что-то вроде подмигивания читателю/слушателю. За этим «подмигиванием» – желание автора не придерживаться в общении с адресатом нейтральных обычных форм, а стремление перейти на пониженное, не слишком уважительное общение. Строго говоря, употребивший ни фига (или нечто подобное) уже проявляет «вольность» по отношению к своему собеседнику. Интересно, позволил бы он себе такую инициативу, официально разговаривая со своим или иным высоким начальником? Подобного рода возможностей, реализующих желание одного из собеседников подчинить себе другого, возвыситься над ним, в русском языке довольно много.

Нижегородские ученые Наталия Петрова и Лариса Рацибурская выпустили в этом году очень интересную книгу, посвященную различным средствам и приемам речевой агрессии, используемым нашими говорящими по-русски современниками. Богатый и интересный материал этой книги едва ли следует рекомендовать для собственных активных речевых действий. Но необходимо, однако, понимать те механизмы, с помощью которых лингво-технологически продвинутые и часто морально-нравственно деградировавшие авторы различных текстов воздействуют на читателя/слушателя, пытаясь подавить его с тем, чтобы затем навязывать ему, уже подавленному, собственное мнение и оценки.

Остановлюсь лишь на одном из таких приемов воздействия на читателя/слушателя. Среди русской интеллигенции до и после революции существовали определенные темы и аспекты, которые были запрещены для высказываний. Среди таких тем и аспектов были, например, рассказы о собственных физиологических ощущениях, любовных похождениях, материальном преуспевании… Поведение гоголевского значительного лица, напоминавшего Акакию Акакиевичу: знаете ли вы, кому это говорите? понимаете ли вы, кто стоит перед вами? – вызывало у русского интеллигента лишь презрение и отвращение. Запрет на всякое упоминание о своем превосходстве, особенно карьерном или материальном, диктовался следующей максимой: «Нельзя никоим образом унижать достоинство собеседника». При этом ясно подразумевалась недопустимость не только унижения другого, но и любых попыток собственного возвеличивания.