Джослин заметил ее беспокойство и отошел от шторы. Линнет опять успокоилась.

— Понимаю, что вам не нравятся мои вопросы, — сказал он, — но вы хотя бы позволите мне поставить охрану у входа в дом и сообщить о случившемся юстициарию?

Он говорил негромким, но властным голосом, требующим подчинения. Да она и не думала противиться, ибо так от всего устала, что ее начало знобить.

Он взял со стула плащ и накинул его ей на плечи.

— С вами должен кто-нибудь остаться. Какая-нибудь ваша знакомая, помимо служанки, у которой сейчас и так полно дел. У вас есть знакомые женщины?

Она покачала головой.

— Мой муж не разрешал мне встречаться с женами и сестрами других мужчин. Я виделась с ними исключительно во время официальных приемов, когда у Джайлса не оставалось выбора, — произнесла Линнет и поморщилась. — Графиня Лестерская доводится мне какой-то родственницей, но я не хочу обращаться к ней за помощью.

— Да, — согласился Джослин. По голосу было заметно, что его мнение о Петронилле Лестерской мало чем отличалось от ее отношения к графине. — У меня в городе есть тетка. Живет в полумиле отсюда. Она вдова, но могу ручаться за ее отличный характер.

— Вы хотите поставить надо мной надзирательницу?

Джослин нахмурился.

— Понимаю ваше состояние, но я действительно хотел предложить ее вам в поддержку, — сказал он с достоинством.

Открылась дверь, и в спальню вошел отец Адам. Линнет прикоснулась к болевшему горлу рукой, продолжая думать о своем. Она была похожа на заключенную. Вскоре возле дома поставят охрану. А еще эта тетка, компания которой все равно не избавит ее от страхов. У нее совсем не будет времени, чтобы остаться наедине с собой и во всем разобраться. Но она верила, что де Гейл искренне предложил ей помощь, потому что не мог оставаться равнодушным к ее горю. Его, наверное, очень обидело, когда она назвала его тетку надзирательницей.

Отец Адам, стряхивая с облачения капли дождя, подошел к телу Джайлса. Линнет должна была остаться рядом с мужем. Существовали обряды, которые следовало соблюдать для того, чтобы душа покойного пребывала в мире с богом. Кроме того, требовалось подготовить тело к погребению.

— Прошу прощения, — сказала она Джослину. — Я буду рада видеть здесь вашу тетю.

Выражение его лица оставалось по-прежнему суровым, лишь слегка дрогнули губы. Он поклонился, перекрестился перед священником и вышел. Она услышала его шаги на лестнице, по которой только вчера спускался Джайлс.

Воспоминания были совсем свежи, но казалось, что все происходило не с ней.

ГЛАВА 8

Джослин смог заснуть только утром следующего дня. Ему приснилось, будто он скачет через лес, поросший молодым орешником и березами. Солнечные лучи с трудом пробиваются через ослепительно зеленую листву. Вокруг поют птицы, жужжат пчелы, а вдалеке слышится стук топора дровосека.

Рядом с ним на лошади едет женщина. Ему сначала показалось, что это была Бреака, но, повернувшись к ней, он заметил, что у нее глаза не черные, а светло-серые, и во всем остальном она совершенно не похожа на Бреаку.

Позади скакали его воины, сопровождавшие гроб, не прикрытый ни крышкой, ни покрывалом. Джайлс де Монсоррель затуманенным мертвым взглядом смотрел на небо и зеленые ветви деревьев. Вначале Джослин подумал, что Джайлс облачен в кольчугу, но затем понял, что его одежда соткана из множества серебряных монет, которые ярко блестели на солнце. Вдруг труп начал медленно садиться, и Джослин почувствовал, что вот-вот закричит. Челюсть Джайлса опустилась, и он зловеще захохотал, обнажая окровавленные зубы и испуская зловоние. «Ты тоже будешь таким», — словно хотел сказать он.

Женщина тихим тревожным голосом обратилась к Джослину, но, онемев от ужаса, он не мог ей ответить. Птицы перестали петь. Сквозь зеленые ветви деревьев Джослин заметил, как поблескивает на солнце сталь, и понял, что попал в засаду. Едва он это осознал, как началась атака. Его щит все еще висел за спиной, а меч лежал в ножнах. Он даже не успел достать его, как вдруг острое лезвие топора вонзилось ему в грудь.

Он никогда раньше не испытывал такой мучительной боли, которая могла означать одно — приближение смерти. Он закричал со всей силы, но, прежде чем жизнь оставила его, проснулся. Сидя на постели в холодном поту, он долго не мог прийти в себя и смотрел на почерневшие от копоти брусья и натянутую между ними ширму, отгораживающую его от остальной части гостиной. Доносился шум возившейся в доме прислуги, но в его голове продолжал звучать пронзительный крик.