— Это наш папаша. Во всей округе все помещики и богатые крестьяне к нему с заказами идут, — с гордостью сообщил мальчишка.

— Тебя как зовут?

— Вильгельмом.

— Как? — удивился Соколов. — Немец, что ль?

— Нет, дяденька, я природный русский. Нашей деревней, что под Рязанью, спокон веку немцы владели. И было от них такое заведение, чтобы всех младенцев называли, как баре прикажут. Вот меня и обозвали Вильгельмом, как нехристь какую. А отца и вовсе Зигфридом кличут. А фамилия наша натуральная расейская — Свистуновы.

Соколов подумал: «Что-то на странные имена мне нынче везет! А больше того, везет на дураков. Кто надоумил извозчиков сюда съехаться? Прознаю — голову оторву!»

Конфуз

Прознать про полицейского головотяпа Соколову не довелось. Но в любом случае было ясно, что утечку секретной информации допустил Мартынов.

Пока Соколов раздумывал, как выправить положение, он разглядел в полсотне саженей от себя фигуру в шинели и с офицерскими погонами.

Сыщик кинул вожжи Вильгельму:

— Последи за моим коньком, скоро вернусь!

Подойдя к офицеру ближе, он узнал своего старого знакомого, пристава 1-го участка Лефортовской части подполковника Дмитриева. Дмитриев славился своей исполнительностью и горячностью. Немало было битых его суровой рукой городовых, дворников, извозчиков.

Вот и теперь, не обращая внимания на подошедшего к нему кучера в вытертой медвежьей дохе, Дмитриев размахивал кулаком в кожаной перчатке перед самым носом с виноватым видом стоявшего городового и что-то сердито ему выговаривал.

Соколов, спустив круглую шапку на лоб и отчаянно окая, начал притворно канючить:

— Простите великодушно, ваше благородие, господин подполковник, что за безобразие? Никакой езды…

Дмитриев с возмущением вытаращился:

— Чего тут ошиваешься? Пошел вон! — и опять повернулся к городовому.

Соколов продолжал:

— Приказали бы, ваше благородие, расстрелять двоих-троих, сразу бы очухались, дорогу расчистили.

— Что-о! — Дмитриев, сжав кулаки и с перекошенной от гнева физиономией, двинулся на Соколова, чтобы проучить нахального извозчика. — Ты ополоумел? — Кивнул городовому: — Посади этого советчика в кутузку и три дня есть не давай.

Городовой, неожиданным манером отвязавшийся от грозного пристава, с удовольствием бросился исполнять приказ, крикнул:

— Чего окусывашься! А ну пошли в участок!

Соколов цыкнул:

— Цыц, козявки! Сейчас вас по ушам завяжу! — и строго посмотрел на пристава: — Что у тебя тут происходит?

Пристав изумленно разинул рот, замычал что-то.

Соколов залился звонким хохотом на всю улицу.

Пристав встретился с сыщиком взглядом, узнал и тяжело задышал:

— Здравия желаю, Аполлинарий Николаевич! Вас совсем не признать, право.

Соколов руку для пожатия протянул, но строго произнес:

— Даю тебе, Александр Григорьевич, ровно десять минут, и чтобы тут ни одной лошади не было. Иначе!..

Пристав взял под козырек и гаркнул:

— Так точно! — Обратился к остолбеневшему городовому: — Беги на угол и прогоняй извозчиков на Покровскую и налево, к Нижней Красносельской. Запрети поворачивать назад — из города небось еще едут и едут. Ишь, сбор устроили! А тут сами справимся. Эй, Максимов! — Он поманил городового, стоявшего на углу Посланникова переулка. — Гони взашей, пусть дальше проезжают, не стоят здесь! И чтоб не возвращались — под страхом ареста!

Соколов спросил пристава:

— Как случилось, что все городские извозчики сюда съехались?

— Ах, — махнул он рукой, — вечная российская бестолковщина.

Городовой Максимов, выхватив из чьих-то рук плетку, хлестал налево и направо — и лошадей, и извозчиков. Мало-помалу все пришло в движение, на помощь подоспели другие городовые.

Вскоре Немецкая улица расчистилась.

Соколов еще прежде поспешил к своим саночкам. Вильгельму приказал:

— Оставайся, каждый день катайся тут вперед-назад. Никого не сажай, говори: «Занят!» Жди, когда девица сядет, про которую в приметах сказано. Вези ее, лишнего не запрашивай. Только не гони, я буду за тобой ехать. Понял?

Вильгельм Свистунов сиял счастьем, и щеки его горели здоровым румянцем.

— Рад стараться, ваше превосходительство! Всю жизнь мечтал полиции служить.

Прерванный обед

Гений сыска, вырядившись извозчиком, катал по Немецкой и всем прилегающим улицам. Еще затемно, часов с семи утра, он появлялся возле рынка, терпеливо поджидая девицу с восточным лицом.

Но в дело мешался лютый мороз. Все девицы и женщины были закутаны по самые глаза. Порой казалось, что идет именно она, Юлия Хайрулина, она же Елизавета Блюм. Соколов весело кричал: