— Не тревожься, — говоришь ты. — Никакого риска. Третий этаж. Перелом руки. Максимум ноги.

— Пожалуйста, давай вернемся.

— Расслабься, Саш. — Ты усаживаешься на решетчатую лестницу, ведущую на четвертый этаж.

— Что, перебазируемся все сюда? — Дрю складывается как оригами, выскальзывает из окна и, опираясь на перила, смотрит вниз.

Лиззи в комнате говорит по телефону. Слышно, как она старается выдохнуть гашиш из своего голоса.

— Пока, мам! — Ее родители сейчас в Нью-Йорке, приехали из Техаса на несколько дней, и значит, Бикс — он черный — ночует в электромеханической лаборатории, где он днем проводит какие-то исследования для своей диссертации. И это еще ее мама-папа остановились в гостинице, а не у дочери! Но если Лиззи ляжет в постель с чернокожим, пока они здесь, в Нью-Йорке, — они, видите ли, узнают.

Лиззи высовывается из окна. На ней коротенькая голубая юбочка и светло-коричневые лаковые сапоги выше колен. Она учится на модельера, но для себя давно уже сама все моделирует.

— Как там расисты? — спрашиваешь ты и немедленно жалеешь, потому что в твоем вопросе три слова.

Лиззи оборачивается и вспыхивает.

— Это ты мою маму так назвал?

— Почему я?

— Роб, пожалуйста, веди себя прилично, ты все же у меня в гостях, — говорит она спокойно и ровно: с тех пор как ты вернулся из Флориды, у них у всех стали такие ровные спокойные голоса, и тебе остается только вести себя неприлично, чтобы это их спокойствие наконец лопнуло.

— Уже нет, — говоришь ты и указываешь на пожарную лестницу.

— Хорошо, ты на моей пожарной лестнице.

— Она общая, — поправляешь ты. — Городская собственность. Не твоя.

— Пошел ты в жопу! — шипит Лиззи.

— Идем вместе. — Ты расплываешься в довольной улыбке: ну вот, хоть одна обозлилась. Долго пришлось стараться.

— Лиззи, успокойся, — говорит Саша.

— Ничего себе, я же еще и «успокойся»! — возмущается Лиззи. — Он как вернулся, с ним невозможно стало разговаривать! Совсем оборзел.

— Две недели всего прошло, — напоминает Саша.

Ты оборачиваешься к Дрю.

— Мне нравится, как они меня обсуждают — будто меня тут нет. Думают, что я уже помер?

— Думают, что ты обдолбан.

— Правильно думают.

— Ага. Вот и я как ты. — Дрю карабкается мимо тебя по железной лестнице и усаживается пятью ступеньками выше. Он медленно, глубоко вдыхает, будто пьет воздух, и ты делаешь то же самое. У себя в Висконсине Дрю однажды застрелил оленя из лука, освежевал его, разрубил тушу на куски и отнес домой в рюкзаке — шел пешком, на снегоступах. Если не врет, конечно. В другой раз он вместе с братьями построил бревенчатую хижину — собственными руками, от начала до конца. Вырос у озера, плавал каждое утро, даже зимой. Теперь он плавает в университетском бассейне. Жалуется, правда, что хлорка щиплет глаза и никакого кайфа, когда сверху потолок. Но все равно он там проводит кучу времени, особенно если что-то не ладится, или настроение ни к черту, или с Сашей поцапались. Услышав, что ты из Флориды, он сказал: «Ого, ты там небось вообще из воды не вылезал», и ты кивнул: а как же. Хотя ты воду терпеть не можешь с детства — но про это тоже знает только Саша.

Ты встаешь, бредешь пошатываясь на другой конец решетчатой площадки — там еще одно окно, прямо перед рабочим столом Бикса, в закутке, где живет его компьютер. Бикс, с толстыми как сигары дредами, сидит перед экраном, переписывается со своими приятелями-аспирантами: он что-то печатает, они читают это на экранах своих компьютеров и сразу же ему отвечают. Скоро, говорит Бикс, так будут переписываться все, это даже круче телефона. Это у Бикса любимое занятие — предсказывать будущее. Хотя ты почему-то еще ни разу к нему не цеплялся — то ли потому что он старше, то ли потому что он черный.

Когда в окне появляется твой силуэт в обвисших джинсах и старой футболке с номером, которую ты опять почему-то таскаешь не снимая, Бикс подскакивает от неожиданности.

— Роб, зараза, ты меня напугал, — говорит он. — Что ты там делаешь?

— Слежу за тобой.

— Лиззи из-за тебя совсем издергалась.

— Ну прости.

— У нее проси прощения, я-то что.

Ты лезешь в окно. Над столом у Бикса висит Страшный суд из собора Святой Сесилии в Альби, во Франции, ты помнишь эту картинку из прошлогоднего введения в историю искусств. Тот курс так тебя впечатлил, что ты потом подал заявку на двойную специализацию: бизнес плюс история искусств. Интересно, думаешь ты, Бикс верующий?

В гостиной Саша и Лиззи сидят на раскладушке. Дрю по-прежнему на лестнице за окном.

— Прости, Лиззи, — говоришь ты.

— Да ладно, — отвечает она, и вроде все уже хорошо, пора заткнуться, но внутри у тебя зудит какой-то идиотский моторчик, который не дает тебе заткнуться, и ты продолжаешь:

— Прости меня, что у тебя мама расистка. Прости, что у Бикса подружка из Техаса. Прости, что я оборзел. Прости, что у меня не вышло сдохнуть и ты уже вся издергалась. Прости, что испакостил тебе такой прекрасный день… — Когда их лица из обкуренных становятся печальными, горло у тебя сжимается, глаза влажнеют, и все это мило и трогательно, одно мешает — часть тебя как бы висит снаружи, в паре метров сверху или сбоку, смотрит и думает: нормально, они тебя простят, они не бросят, — только неизвестно, который из этих двоих «ты»: который ходит и говорит или который смотрит.