То была худшая из войн, случившаяся в лучшее из времен. «Первая Мировая война стала конфликтом трагическим и ненужным» — такими словами начинается книга Джона Кигана о «Великой войне» [221] , как называли ее до тех пор, пока не разразилась другая, еще более великая. «Это была величайшая ошибка современной истории»,— вторит Кигану Нил Фергюсон в заключении к своему труду «Печальный факт войны». И по мере того как мы приближаемся к концу отмеченного почти непрекращающимся насилием столетия, справедливость подобных утверждений становится все яснее.

Но зададимся несколькими вопросами. Можно ли было избежать этой войны? Можно ли было свести ее, и по масштабу и по последствиям, к конфликту не общемирового, но общенационального значения. И наконец — могла ли война закончиться с другим результатом?

На каждый из названных вопросов — быть может, за исключением первого, следует дать положительный ответ. Разумеется, какая-то вспышка насилия все равно бы произошла: длительное политическое противостояние в духе «Холодной войны» не соответствовало менталитету того времени. Подстегиваемая гонкой вооружений, Европа с трудом сдерживала стремление к решению дипломатических проблем с помощью силы и давно уже балансировала на опасной грани. Национальная вражда, борьба за рынки и колониальные владения, столкновение стратегических планов и гегемонистских устремлений — нельзя отрицать, что политический климат во многом определялся именно этими факторами. Мнение о неизбежности войн получило широкое распространение и нашло отражение в литературе и публицистике того времени. Спорили лишь о том, охватит ли будущий пожар весь континент, долго ли продлится и кто одержит верх. При этом мало кто сомневался в том, что победа будет достигнута в достаточно короткие сроки и изменит лишь соотношение сил, но никак не политическую структуру Европы с ее колониальной системой. Того, какой размах примет эта бойня, как надолго увязнет в ней человечество и какие гигантские перемены принесет она миру, не представлял себе практически никто. Все расчеты и предсказания оказались неверными [222] .

Если какое-то событие и можно назвать водоразделом современной истории, то именно Первую Мировую войну. Но при всей исторической неизбежности такого рода водораздела им вовсе не обязательно должно было стать одно событие, и не обязательно именно война. Да и война, пусть и приняв значительные масштабы, могла и не перерасти в глобальное вооруженное столкновение — к такому мнению все чаше склоняются современные исследователи, признанным лидером которых является Фергюсон. В случае полного отказа или отсрочки Англией своего вступления в войну боевые действия вполне могли завершиться еще в конце 1914 года — вскоре после осеннего листопада. Одержав победы в нескольких сражениях, Германия могла заключить выгодный для себя мир, заняв на континенте положение первой среди номинально равных держав. В этом случае распад Британской империи был бы отсрочен на десятилетия — равно как и наступление «американского века», берущего начало со вступления США в Первую Мировую войну. К тому же при воплощении в жизнь такого сценария коммунисты едва ли захватили бы власть в России. И наконец, спросим себя — не случись ПЕРВОЙ (это слово выделено намеренно) Мировой войны — разве произошла бы Вторая, с ее трагическим финалом в виде атомной бомбардировки [223] ? Хотя, принимая во внимание тягу человечества к экстремальным способам разрешения конфликтов, можно предположить, что рано или поздно бомбу все равно пустили бы в ход.

Давайте же рассмотрим несколько альтернативных вариантов развития событий, каждый из которых исключил бы те последствия, которые принесла война в действительности но, зато, без всякого сомнения, повлек бы за собой иные. Какие — трудно даже вообразить.

Всю последнюю неделю, когда над континентом сгущались грозовые тучи и основные материковые державы уже приступили к мобилизации, вероятность вступления в войну Великобритании оставалась ничтожно малой [224] . Франция всячески пыталась склонить ее к военному союзу против Германии и Австро-Венгрии, но со времен победы над Наполеоном англичане старались держаться в стороне от сугубо материковых дел, а разгорающийся конфликт виделся им поначалу именно таким. Участие во внутриевропейском противоборстве могло лишь уменьшить мировое влияние Британии, подорвав ее военную и экономическую мощь [225] .

Хотя эрцгерцог Австрии Франц-Фердинанд и его жена были убиты в Сараево 28 июня, либеральный кабинет Герберта Асквита собрался на заседание, посвященное международным делам, только в пятницу 24 июля. Причем основным на повестке дня стоял вопрос об Ирландии, ибо правительству Англии наиболее острой и злободневной виделась проблема гомруля [226] . Когда после утомительного заседания государственные мужи уже собирались разойтись, их попросил задержаться на несколько минут министр иностранных дел сэр Эдвард Грей. Невозмутимый, несколько скрытный, подслеповатый вдовец как всегда усталым голосом проинформировал собравшихся об ультиматуме, предъявленном Австро-Венгрией предполагаемому вдохновителю убийства — правительству Сербии. Ультиматум представлял собой явное посягательство на суверенитет Сербии, а его отклонение означало начало войны. Причем войны, вступления в которую на стороне Австро-Венгрии следовало ожидать связанной с ней союзом Германии, а на стороне Сербии — России и дружественной ей Франции. Министры выслушали Грея и разъехались на выходные.

В написанном в тот же вечер письме Асквит отмечал, что на континент надвигается «Армагеддон», однако выражал надежду на то, что «...к счастью, нет оснований полагать, будто мы будем чем-то большим, нежели зрители». В начале следующей недели, когда все континентальные правительства, оправившись от растерянности, вплотную занялись мобилизационными мероприятиями, Англия все еще пребывала в благодушном спокойствии. В среду, 29 июля, занявшая позиции на правом берегу Дуная австрийская артиллерия начала обстрел столицы Сербии — Белграда. Тем временем Грей позволил себе довольно туманные высказывания, воспринятые в Германии как завуалированное подтверждение невмешательства Британии в случае осуществления давно разработанного немцами плана вторжения во Францию через Бельгию. Все говорило о намерении Англии и впредь держаться подальше от континентальной свары. Разве в тот самый день, когда австрийцы предъявили свой ультиматум сербам, канцлер казначейства Дэвид Ллойд-Джордж не доложил парламенту о настолько заметном улучшении отношении между Великобританией и Германией, что он «предвидит значительное сокращение расходов на военно-морской флот». Асквит прекрасно понимал, что и в его партии и, более того, в его кабинете большинство принадлежит сторонникам неучастия в назревающем конфликте. Более того, на тот момент отказ от нейтралитета мог бы угрожать падением правительства. Даже в пятницу 31 июля, после того как Австрия, Россия, Турция и Франция начали мобилизацию, он планировал на следующее утро выступить с речью в Честере, после чего сесть на поезд и поехать на уикэнд в гости к своему другу, лорду Шеффилду.

Восстанавливая хронологию тех дней, на какой-то момент можно просто поверить, что Англия так и останется в стороне — а значит, 947 000 молодых парней, цвет Британской Империи, не сложат головы в этой бойне. Их тела не будут громоздиться на проволочных заграждениях Тьепваля и тонуть в грязи Пашендаля. Война не выйдет за пределы континента и уж ни в коем случае не станет глобальным столкновением, с участием Индии, Австралии, Южной Африки и Канады. Не ввяжутся в драку и Соединенные Штаты: разные партии за океаном станут, вероятно, поддерживать ту или другую сторону, но общие отношения бывшей колонии с бывшей метрополией, оставаясь особой смесью любви и ненависти, так и не перерастут в военный союз, оказавшийся самым долговременным стратегическим альянсом столетия. Империя попросту не будет нуждаться в американской поддержке, ибо, не растратив силы в войне, она останется мировым лидером и после 1945 года — который, в свою очередь, тоже не станет примечательной исторической датой.

Итак, мы вправе вообразить, что 4 августа, спустя одиннадцать дней после того, как Грэй проинформировал своих коллег о содержании австрийского ультиматума, Англия все еще оставалась бы нейтральной. Во всяком случае, в тот уик-энд тон задавала антивоенная фракция. Утром в субботу (1 августа) Грэй сообщил французскому послу о «невозможности направить в настоящий момент на материк экспедиционный корпус», поскольку пребывал в убеждении, что предоставление военных гарантий Франции приведет к расколу кабинета. Тем временем Лондон охватила связанная с известиями о мобилизации в Германии финансовая паника, что повлекло за собой экстренные заседания правительства. В целом оно склонялось к объявлению нейтралитета, чему препятствовала позиция Грэя, не согласного с таким курсом и угрожавшего подать в отставку. Между тем за бильярдом молодой сторонник жесткого курса, первый лорд Адмиралтейства Уинстон Черчилль, все-таки убедил только что узнавшего об объявлении Германией войны России Асквита в качестве предупредительной меры привести в боевую готовность военно-морской флот. В тот же самый вечер, перепутав что-то в суматохе военных приготовлений, германские войска вступили в Люксембург — и тут же были выведены обратно, поскольку в соответствии с утвержденным планом вторжение намечалось лишь на следующий день.