В 1989 г. весьма авторитетный в науке и обществе филолог академик Д.С. Лихачев под влиянием цифр Клейна – Лебедева – Назаренко, выводов их зарубежных коллег и постоянно увеличивающегося археологического материала, градус толкования которого в пользу скандинавов в условиях приснопамятной перестройки, демонтирующей все советское, в том числе так называемый «советский антинорманнизм», намного повысился, предложил, повторяя затем эту мысль неоднократно, называть Древнюю Русь, «особенно в первые века ее исторического бытия», «Скандославией», потому как «княжеско-вечевой строй Руси сложился из соединения северогерманской организации княжеских дружин с исконно существовавшим на Руси вечевым укладом»: Скандинавия дала ей «в основном – военно-дружинное устроение», и призванные из Швеции «конунги» Рюрик, Синеус и Трувор «могли научить русских по преимуществу военному делу, организации дружин» (но при этом заметив, не объясняя, что «в Скандинавии государственная организация существенно отставала от той, которая существовала на Руси…») [279] .

В 1995–2000 гг. историк Р.Г. Скрынников повествовал, под воздействием Мошина, Стендер-Петерсена, Лихачева и отечественных археологов, глазами Арне и Янссона смотревших на свою же историю и сумевших навязать свои видения в качестве непререкаемых истин, которым обязаны следовать другие ученые (иначе – вон из науки!), что во второй половине IX – начале X в. на Руси «утвердились десятки конунгов» («викингов-предводителей», «норманнских вождей»), основавших недолговечные норманнские каганаты, «норманнские» Киевское и Полоцкое княжества, «норманнские княжества» в Причерноморье и в Прикаспии, что Новгород являлся «основной базой норманнов в Восточной Европе», что в русских землях находилось «множество норманнских отрядов», что в Х в. «киевским князьям приходилось действовать в условиях непрерывно возобновлявшихся вторжений из Скандинавии» (то, что выходцев оттуда было, а как тут опять не вспомнить милые наши сказки, «тьма-тьмущая», видно из слов Скрынникова, не подкрепленных, конечно, фактами, что «на обширном пространстве от Ладоги до днепровских порогов множество мест и пунктов носили скандинавские названия»).

Историк в том же духе утверждал, что разгром Хазарии был осуществлен «лишь очень крупными силами» скандинавов, что походы на Византию представляли собой «совместные предприятия викингов», которые затем заключали русско-византийские договоры, что в балканской кампании Святослава призванное «скандинавское войско по крайней мере в 1,5–2 раза превосходило по численности десятитысячную киевскую дружину» и т. д., и т. п. Рассуждения Скрынникова венчают его «научные выводы», которые, надо сказать, просто не могли прийти в голову Г.З. Байеру и А.Л. Шлецеру, что в нашем прошлом была не Русь, Русская земля и Русская страна, как ее называют источники (или Киевская Русь и Древнерусское государство, по классификации ученых), а никому не ведомая «Восточно-Европейская Нормандия», во главе которой стояли не русские князья, как их именуют современники, а «норманнские конунги» Игорь, Святослав, Владимир (причем Святослав, действия которого якобы ничем не отличались от действий конунгов в любой другой части Европы, «носил» звание «старший из конунгов», а Владимиру при принятии христианства удалось избежать, слава Богу, конечно, «конфликта с норманнской языческой знатью, поддержкой которой дорожил», и в его поступках видны следы «скандинавского семейного права»).

Сами же восточные славяне в такой «нормандской» истории, изучать которую автор настоятельно рекомендовал уже абитуриентам «гуманитарных вузов и учащимся старших классов» и в которой саги превратились – и о каких только чудесах не узнаешь из сочинений представителей «академической науки»! – «в славянские былины», которыми при составлении своих трудов руководствовались летописцы, выступают либо данниками норманнов, либо товаром, потому как их, не оказывавших большого сопротивления, захватывали и продавали в рабство. Звучит на страницах «саг» Скрынникова и смешанный «скандинаво-славянский язык», о котором грезил Стендер-Петерсен. Так, в его передаче новгородцы, которые в ПВЛ под 970 г. у великого киевского князя Святослава «просяще князя собе: «аще не поидете к нам, то налезем князя собе» [280] , говорят уже с заметным шведским акцентом (или на новгородско-упсальском диалекте?): «что найдут себе князя (конунга) по своему усмотрению…» [281] .

В 1996–1997 гг. и 2009 г. археолог В.В. Мурашева, один из «археомастеров» рисовать «картины, лишенные тенденциозности» (которые затем дорисовывают, приукрашивают и вставляют в золоченные рамы с богатым декором в стиле, например, Борре историки типа Скрынникова), резюмировала, под влиянием шведов Арне, Янссона и россиян Клейна с учениками, что «есть основания говорить об элементах колонизации» норманнами юго-восточного Приладожья, о «великом переселении» или о «большой иммиграционной волне из Скандинавии в Восточную Европу, в основном с территории Средней Швеции», что скандинавские древности на Руси «имеют широкое распространение», встречаются в «огромном количестве во множестве географических пунктов», «в составе культурного слоя как мелких населенных пунктов, так и крупнейших древнерусских городов, прежде всего, расположенных вдоль основных речных трансъевропейских путей. Археологические источники показывают, что скандинавы входили в состав древнерусской элиты (причем на ранних этапах образования Древнерусского государства составляли в ней значительную, если не преобладающую часть)».

А после ссылки на Янссона, установившего одинаковое «количество находок северного происхождения» в шведской Бирке и на Рюриковом городище под Новгородом, она в 1997 г. задалась вопросом, вынеся его в название статьи и навязывая читателю: «Невольно задумаешься: а не была ли впрямь Древняя Русь частью Великой Швеции?». Беспрестанно думая затем о Руси как части «Великой Швеции» (но не зная, что и почему так называлось, иначе бы не связала два разновременных понятия), Мурашева в 2009 г. один из скандинавских следов в ее материальной жизни увидела в том, что принцип планировки Подола, на котором возникла городская жизнь Киева, «(застройка вдоль речной береговой линии, наличие усадеб площадью 300–320 кв. м со стабильными, несмотря на многочисленные перестройками, границами) оказывается аналогичен структуре расселения в городах средневековой Швеции, таких, например, как Сигтуна» (хотя Сигтуна появилась, как и другие шведские города, намного позже возникновения Киева). В 2012 г. археолог отметила, что «поселения, расположенные на речных путях, вокруг которых сформировалась территория Древнерусского государства, характеризуются прежде всего полиэтничным составом населения, часть которого составляли выходцы из Скандинавии» [282] .

В 1997 г. скандинавист Е.А. Мельникова, очень большая и тонкая ценительница «картин» таких «археомастеров», как Мурашева, утверждала, что открытие и функционирование Балто-Волжского пути «явилось результатом деятельности скандинавских купцов и воинов», что в середине IX в. вдоль него появились торгово-ремесленные поселения и военные стоянки, «где повсеместно в большем или меньшем количестве представлен скандинавский этнический компонент», а в 1999 г. вела речь о «многочисленных» отрядах викингов, приходивших на Русь в IX веке. В тот же 1999 г. она совместно с Г.В. Глазыриной и Т.Н. Джаксон уверяла, что к концу IX в. число норманнов на Руси «резко возрастает, и скандинавская знать, дружинники, отряды наемников и купцов появляются в самых разных местах Восточной Европы», что в Новгороде в конце X – первой половине XI в. «постоянно находился больший или меньший контингент скандинавов: дружинников новгородских князей и наместников великого киевского князя, новоприбывших искателей богатства и славы, торговых людей».

В 2002 г. Мельникова, наглядевшись все тех же «картин, лишенных тенденциозности», увидела, как «вместе с Олегом в Киеве, вероятно, впервые появился постоянный и значительный контингент скандинавов», а в 2005–2008 гг. «обнаружила» скандинавскую династию в Пскове, оставившую «богатый некрополь с камерными гробницами…». В 2007–2009 гг. она повторила, но уже удревняя этот процесс, что «на протяжении VIII – первой половины IX в. скандинавы осваивают трансконтинентальный Балтийско-Волжский путь». Параллельно с тем в 1997–1998 гг. филолог доносила до сознания коллег, что вытеснение шведского языка в среде знати и жителей крупных городов завершилось на Руси в целом к концу XI в. (до этого времени преобладал «билингвизм скандинавской по происхождению знати»), причем на периферии государства потомки скандинавов образовывали «достаточно замкнутые группы, длительное время сохранявшие язык, письмо, именослов и другие культурные традиции своих предков». Такую скандинавскую общину Мельникова «нашла» в Звенигороде Галицком, приурочив ее к 1115–1130 гг. [283] .