В первой части я касался разговора, начало которому в нашей науке положил в 1956 г. «советский антинорманнист» Б.А. Рыбаков, что имена братьев Рюрика Синеуса и Трувора представляют собой якобы ошибочное толкование древнешведских слов: Синеус (sine hus) – «свой род», а Трувор (thru varing) – «верная дружина». И эту чушь «советского антинорманнизма», согласно которой «Сказание о призвании варягов» есть перевод с древнешведского, что якобы подтверждает норманнство варягов, торжественно огласил в сентябре 2002 г. представитель «взвешенно-объективно-научного норманнизма» археолог Е.Н. Носов на пленарном заседании Международной конференции «Рюриковичи и российская государственность», проходившей в г. Калининграде и посвященной 1140-летию призвания варягов на Русь.

Чуть повторюсь: этот норманнистский миф, давно внесенный в школьные учебники и превративший несколько поколений наших соотечественников в норманнистов, в том числе воинствующих, которые ныне поливают антинорманнистов, лишающих их примитивных и так привычных им представлений о русской истории, грязной бранью, разрушает одно лишь свидетельство Пискаревского летописца, отразившего многовековую традицию бытования в нашей истории имени Синеус. В известии под 1586 г. об опале на князя А.И. Шуйского и его сторонников сказано, что «казнили гостей Нагая да Русина Синеуса с товарищи». К тому же, как отмечал в 1994 г. С.Н. Азбелев, толкованию имен братьев Рюрика как sine hus и thru varing противостоит русский фольклор о князьях Синеусе и Труворе, т. е. народная память о них, людях, а не о искусственно созданных конструкциях sine hus и thru varing, которые, надо добавить, чужды шведскому языку (даже норманнисты указывают, что sine hus и thru varing полностью не соответствуют «элементарным нормам морфологии и синтаксиса древнескандинавских языков, а также семантике слов hus и vaeringi, которые никогда не имели значение «род», «родичи» и «дружина»…») [332] . Противостоит такому толкованию и свидетельство француза К. Мармье о Рюрике, Сивар и Труворе, т. е. также народная память потомков южнобалтийских славян.

Отрицающему существование норманнизма норманнисту Клейну следует привести еще одно свежее и также петербургское свидетельство даже не бытия норманнизма, а пребывания его в самом распрекрасном расположении духа.

В 2012 г. в Северной столице была издана ПВЛ, комментарии к которой написали члены, как они себя представляют, содружества «двух филологов (литературоведа и лингвиста), двух историков (украинского и российского) и поэта» [333] : А.Г. Бобров, А.М. Введенский, Л.В. Войтович, С.Л. Николаев, А.Ю. Чернов (среди них два доктора филологических наук и один доктор исторических наук). И вот этот дружный коллектив норманнистов с легкостью превратил – а норманнистам все по плечу! – древнейшую русскую летопись в «лживую» сагу, славящую деяния скандинавов на Руси (о чем в самой летописи, естественно, нет ни слова). Превратил своими комментариями, которые представляют собой один из ярчайших образцов использования летописи – причем, весьма назойливого, с обильным привлечением по каждому поводу схожих и несхожих сюжетов из мифов и истории скандинавов – в качестве иллюстрации норманнистского взгляда на русскую историю, в связи с чем теперь можно говорить еще, помимо Лаврентьевской и Ипатьевской, и о третьей редакции ПВЛ – «норманнистско-шведской» (или «питерско-украинской»).

Этим комментариям вообще свойственна какая-то удивительная бесцеремонность в толковании текста летописи, чего не скрывает лингвист Николаев (а он много даже чего необыкновенного объяснил из русской истории тем, кто «не владеет скандинавскими языками» [334] ): «Настоящее издание не относится ни к академическим, ни к энциклопедическим, поэтому авторы не ограничивали себя в подходах. …Что кроме научного в комментариях проводится и интуитивный, «поэтический» подход к великому тексту, который не противоречит научному, а иногда и дополняет его». Говоря же о своей статье «Семь ответов на варяжский вопрос», читаемой после комментариев, Николаев подчеркнул, что эти ответы «по форме академичны, но следуют духу издания – содержат идеи, некоторые из которых экстравагантны и находятся на «грани научного фола» [335] .

Один из примеров множества проявлений «интуитивно-поэтическо-экстравагантного», проще говоря, норманнистского подхода, а также чрезмерного владения комментаторами «скандинавскими языками» и чрезмерной любви ко всему скандинавскому, виден в пояснении к летописному известию, что Олег прибил щит на врата Царьграда: «А.Ю. Чернов предположил, что Олег, прибив щит на городских воротах, продемонстрировал свое происхождение из рода Скьельдунгов. Князь Олег являлся в таком случае потомком легендарного Скьельда, одного из сыновей бога древних скандинавов Одина, имя которого, как считают многие исследователи, было образовано от слова «щит». А несколько ниже находится такое же глубокомысленное рассуждение: «Если Олег вешает на царьградские врата «скьельд» (skildr – щит), слово, созвучное с его родовым именем, то Инглинг, надо полагать, вряд ли бы так поступил» [336] . Да тут и полагать не надо, господа хорошие, сколько всего вы уже навешали читателю под видом науки и изуродовали великий текст, к которому надлежит относиться с великим уважением (в 2011 г. Чернов на проходившей в Старой Ладоге Международной конференции, ссылаясь на рассуждения Е.А. Мельниковой о том, что «личное имя Хельги/Хельга прежде всего отмечается в именослове Скьельдунгов – легендарной династии правителей о. Зеландия…», утверждал, что «Олег повесил на врата не свой герб (гербов еще не было), а свое родовое имя», что «из этого символического жеста потомка Скьельда позже и родилась европейская геральдика», «что, сам того не подозревая, провозгласил он и учреждение новой традиции – геральдической» и что «легенда о щите – отголосок не дошедшей до нас киевской саги о Вещем Олеге», которая «не могла возникнуть в XII веке, ведь летописец уже не знал, что Олег – Скьельдунг» [337] ).

Читая подобные комментарии, удивительно слышать, что их авторы, оказывается, порой спорили, как поясняет Бобров, доверительно вводя читателя в творческую атмосферу поисков и открытий, «из-за одного слова или формулировки… часами, так и не приходя к единому мнению» [338] . Но, буквально изнасиловав ПВЛ, где нет ни слова о германстве (скандинавстве) руси и варягов, они выводят единое мнение, которое у них сомнений, конечно, не вызывало: «Первоначально «русским» называли не славянский, а германский (древнескандинавский) язык». Затем Николаев дополнительно говорит, что «словом ruotsi восточные финны стали называть местных славян, а потом и сами славяне стали называть себя русью, названием, ранее использовавшимся для шведской руси», что «по крайней мере до XII в. восточнорусские славяне помнили, что 1) русь является восточногерманским («варяжским») племенем, 2) русская династия Рюриков имеет варяжское (точнее, восточношведское) происхождение, а сам Рюрик был русским, то есть среднешведским конунгом», что шведская русь «овладела почти всей Восточной Славией, и ее название стало названием и славянского населения Древней Руси» [339] .

Так что, дорогие соотечественники, своего рода рефрен наших сказок «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет» надо теперь понимать как «Здесь германский (древнескандинавский, среднешведский) дух, здесь Германией (Древней Скандинавией, Средней Швецией) пахнет». И пахнет после прочтения «норманнистско-шведской» редакции ПВЛ очень и очень сильно.

И последнее по поводу отрицания Клейном норманнизма. Осенью 2010 г. его ученик С.В. Белецкий огласил Интернет, хотя к этому его никто не неволил (видимо, чувства тогда его переполнили), что мы «неизлечимо больны норманизмом» [340] . Но раз так болен ученик, то этой болезнью, понятно, он обязан только своему учителю. Как и другие ученики Клейна, распространившие эту болезнь, принявшую характер эпидемии, на всю науку. Хотя для такой болезни нет никаких оснований, она своего рода «фантомная». И когда это поймут, внимательно ознакомившись со всеми источниками, то болезнь и ее симптомы сразу же исчезнут (причем спокойно может выздороветь даже «неизлечимо больной», но при условии, конечно, что он захочет выздороветь).

Так называемая норманнская теория была создана в Швеции в 1614–1615 гг. и представляет собой шведский взгляд на русскую историю, который со временем начнут величать, для придания видимости науки, «теорией». Его «родителем» был вышеупомянутый швед П. Петрей. Не отыскав, как он сам признает, «что за народ были варяги», этот сочинитель высказал, в силу непомерно разыгравшихся во время Смуты внешнеполитических аппетитов Швеции, шведский взгляд на русскую историю, стараясь подкрепить эти аппетиты, нацеленные на северо-западные земли России, апелляцией к истории: «От того кажется ближе к правде, что варяги вышли из Швеции…» [341] .