— Но ведь я итальянец, — сказал Сантамария. — Да и синьора прекрасно говорит по-итальянски.

Дзаваттаро посмотрел на него, затем на белокурую иностранку, а потом ухмыльнулся, хитро и сально. Конечно, он волен был думать все, что угодно, но Сантамарии эта улыбка была крайне неприятна.

— Послушайте, что мы тут попусту теряем время, — сказал он. — У меня много дел, думаю, и у вас…

— Кто бы стал спорить!..

Дзаваттаро сразу помрачнел и снова почесал лысый череп: бывший гранильщик, который обзавелся собственной мастерской, слишком большой для его убогого ума.

— Хорошо, идемте я вас сам отведу, — сказал он, обнажив пожелтевшие от никотина зубы.

Из-под навеса вышел мальчуган вместе с молодым рабочим. Это был явно Беппе, работавший раньше на «Фольксвагене». Он был чуть повыше мальчика и весь словно обсыпан белой пылью. Дзаваттаро сердито махнул рукой, убирайтесь, мол, и торопливо направился к зеленому дому. Сантамария и Анна Карла вслед за ним обогнули дом (снова вазы с геранью, и тоже точно припорошенные пылью) и очутились перед низкой и длинной коробкой из железобетона. Дзаваттаро поднял металлическую решетку и крикнул:

— Это я!

Внутри никого не оказалось; высокая, почти до самого потолка перегородка делила огромную комнату пополам. Две неоновые трубки светили тусклым, мертвящим светом, и, несмотря на открытое окошко, воздух в комнате был спертый.

— Это наш павильон артистических фантазий, — неуверенно сказал Дзаваттаро.

Должно быть, ему, или его брату, или жене идея создать такой павильон казалась превосходной. Вокруг виднелись следы былого великолепия, которое пришлось на время расцвета итальянских ремесел.

Как и многие владельцы ремесленных мастерских, Дзаваттаро питал тогда надежду завоевать международные рынки. Ему уже мерещились толпы иностранных покупателей, и он, верно, собирался даже завести переводчика-полиглота. На красной стенной панели висели выцветшие репродукции: «Давид» Микеланджело и «Лаокоон», а немного выше — цветные виды Пизы с ее падающей башней и Турина с конной статуей принца Эмануэле Филиберто Савойского. На пыльных полках из белого туфа были расставлены плоды «артистической фантазии» братьев Дзаваттаро. Взору Сантамарии предстал богатый набор памятников национальным героям, пестиков и ступок всех размеров, круглые мраморные булки, колбасы из красноватого порфира, спортивные машины, множество собак, кошек, птиц, гранитный кофейный сервиз, маленькие черепа, пушки, каменный детский манеж, пустынный остров с одинокой пальмой, канделябры, грибы, розы.

— Если вам что-нибудь нравится, выбирайте, — сказал Дзаваттаро, закуривая сигарету.

В тоскливом свете павильона его гладкий череп блестел так же мрачно, как выставленные «творения». У Сантамарии больше не осталось ни малейших сомнений, что фаллос с виа Мадзини был сделан здесь, в этом музее аляповатых безделушек и бездарных имитаций. Куда сильнее, чем от надгробий и урн, разбросанных по всему двору, гнилостный запах разложения исходил от этого «павильона фантазий».

Шаги Дзаваттаро гулким эхом отдавались на грязном цементном полу. Сантамария шел за ним, зная заранее, что увидит за перегородкой.

Анна Карла тихонько тронула его за рукав.

— Ну и местечко, — пробормотала она.

Она сняла очки и тоже закурила. Сантамария ободряюще улыбнулся и непроизвольно сжал ей локоть, но тут же отдернул руку. Дзаваттаро открыл дверцу и стоял на пороге, поджидая их и дымя сигаретой.

— А вот это наша лаборатория, — сказал он.

Сантамария увидел человека с рыжими курчавыми волосами, мокрыми от пота. Тот склонился над низеньким столиком, освещенном конусообразной лампой, свисавшей на металлической дужке со стены. Мастер работал, сидя на старом автомобильном сиденье, лежавшем на полу. Из-под столика высовывались короткие кривые ноги в черных сандалиях. В левой руке незнакомец сжимал каменный фаллос, в точности такой же, каким был убит архитектор Гарроне. Сантамария инстинктивно сунул обе руки в карманы брюк.

— А вот и наш артист Освальдо, — сказал Дзаваттаро все тем же неуверенным механическим голосом уставшего зазывалы.

Рыжеволосый Освальдо повернул к ним худое веснушчатое лицо и уставился водянистыми глазами. Он отложил свое изделие, взял бутылку кока-колы, которая стояла рядом на полу, отпил половину и вытер рот рукавом. Потом наклонился в другую сторону, где валялись транзистор, скомканная пачка «Национали» и коробок шведских спичек. Но пачка оказалась пустой, и Освальдо помахал ею, чтобы привлечь внимание красивой иностранки.

— Сигарет, — с отвратительной ухмылкой попросил он. — Плиз, битте.

Дзаваттаро коротко засмеялся, довольный наглостью «артиста». Сантамария вынул руку из кармана, выудил из пиджака пачку сигарет и бросил ее рыжему.

— На, держи, — сказал он. Освальдо ловко поймал пачку на лету.

— Знаете, сюда чаще всего приходят иностранцы, — объяснил Дзаваттаро. — Эта штука очень им нравится, особенно северянам: шведам, немцам, датчанам… Но не французам. Они предпочитают вещи… Так сказать, более пикантные, Им такая скульптура кажется грубой.