— Ты, Саша, останься. В случае чего помоги лейтенанту. Давайте!..

Он подтягивается, ставит ногу на стальной брус и рывком выбрасывается из люка. И снова днище самоходки колотится неровной отрывистой дрожью.

— Ну что, трогаем? — лейтенант поворачивается ко мне. — Поехали… Лишь бы в борт не ударили…

Он налегает на рычаги, и я вижу через передний люк, как земля начинает уплывать вправо. Машина нехотя разворачивается на месте.

— Ничего. Не успеет ударить, — цедит Яковенко сквозь зубы. И в его голосе и надежда, и зло, и упрямство…

Секунды тянутся целую вечность. Тревога лейтенанта передается мне. Втягиваю голову в плечи и, замерев, жду удара болванки. Но удара все нет. Все так же надрывно воет мотор. Все так же, дрожа всем корпусом, резкими рывками продолжает разворачиваться раненая машина.

— Немножко еще… Чуть-чуть…

Здоровой рукой лейтенант тянет за рычаг из последних сил. Только сейчас догадываюсь прийти на помощь. Но он уже отпускает ручку. Что-то переключает, и стальная громада, встрепенувшись на месте, тяжело подается вперед.

— Всё. Тронулись, — говорит Яковенко и закрывает глаза. Больше он не смотрит, куда мы едем.

«Только бы подальше от этого места. Скорее туда — к спасительному леску, к балке, где не достанет снаряд. Скорее!..»

А лейтенанту становится плохо. Это заметно по пепельной бледности, разлившейся по его щекам.

— Ничего. Теперь доберемся…

Яковенко почти в забытьи. И мне становится страшно от сознания своего бессилия. Я ничем не могу помочь лейтенанту. Случись с ним обморок, и самоходка может завалиться в овраг. Я даже не сумею остановить ее.

Глаза лейтенанта закрыты, но рука, как и раньше, напряжена. На суставах пальцев, сжимающих ручку, появились белые пятна. Медленно, очень медленно сползаем мы с гребня высотки. Хотя поле уже идет под уклон, но проехали мы немного. Командный пункт Демина и Петрова остается правее. Яковенко взял влево — здесь круче уклон. Значит, быстрее окажемся в мертвой зоне, недоступной снаряду…

Через распахнутый люк доносится резкий, пронзительный звук, похожий на короткий гудок электрички, прогудевший рядом, над самым ухом. Яковенко открывает глаза.

— Болванка… От земли срикошетила…

Он налегает на рычаги грудью, помогает руке коленом, опять пытается переключить скорость. Через его плечо я тоже тянусь к рычагам. Начинаем действовать вместе. Но машина не слушается. Она по-прежнему не отзывается на наши усилия. По-прежнему еле-еле ползет.

— Выпрыгивай!..

— Успеем выпрыгнуть. Если и попадет, то в мотор. Нас не достанет.

— Я приказываю, — устало и неуверенно говорит Яковенко.

А мне и в самом деле начинает казаться, что болванка обязательно застрянет в моторе. Только надо пониже пригнуться — на всякий случай, если снаряд ударит в верхнюю часть самоходки.

Выглядываю в передний люк и чувствую, как неистово заколотилось сердце. Навстречу нам бегут Смыслов и Петров. Они бегут в полный рост, пренебрегая опасностью. Значит, все. Значит, нет ее больше — опасности.

— Наши, наши бегут, — кричу лейтенанту в самое ухо. Он даже не отстраняется и, нагнув голову, тоже выглядывает наружу. И в это время в верхнем люке появляется голова Смыслова.

— Стоп, машина! Приехали! — весело кричит Юрка и осекается, наткнувшись взглядом на труп Шаронова.

Яковенко бросает рычаги. Бледный до желтизны, он бессильно откидывается на сиденье.

…С трудом выбираюсь наверх. Руки и ноги не слушаются. Они какие-то ватные. Сажусь на башню. От свежего воздуха кружится голова и в глазах мельтешит красноватый туман. Он рассеивается медленно-медленно, нехотя… Вижу, как Левин — раздетый, в одной гимнастерке, словно ребенка, несет Егорку, прижав его обеими руками к своим орденам и медалям. Старшина пошатывается под тяжестью ноши. Лицо у него напряженное, словно каменное, и такое же белое, как и его волосы.

Он бережно опускает Егорку рядом с машиной и садится возле него на холодную, стылую землю.

— Дорохов, к командиру полка!

Застегиваю непослушные крючки шинели, затягиваю ремень на последнюю дырку и бегу к командирской машине. Полковника я побаиваюсь все больше и больше. Какой-то он странный. Особенно коробит его манера разглядывать. Осмотрит, пристально вглядится в тебя, ничего не скажет и отвернется. Глаза его всегда прикрыты очками. По ним никогда не определишь, что он думает.