В начале июля Градский изучал документы Союза композиторов Москвы по финансовой и творческой деятельности. Дело в том, что его назначили первым заместителем председателя правления этой организации.

Градский посетил Японию с 14 по 18 июля, основной целью визита стал концерт в Токио 17 июля. Кроме того, был подписан контракт на выпуск компакт-диска.

Февраль. Александр Градский активно готовится к празднованию своего 50-летия. Поэтому случаю наступивший год будет отмечен двумя концертами. Первый из них состоится в Нью-Йорке в Carnegie Hall 5 марта, второй – в ГЦКЗ «Россия» 3 ноября, в день рождения певца. Свое выступление в Carnegie Hall Александр Градский считает этапным концертом и стремится сделать его по-настоящему заметным событием в музыкальной жизни Нью-Йорка.

В конце года АБГ стал первым гостем нового ТВ-проекта Дмитрия Диброва «Аутодафе» (НТВ).

Награжден. Как сам вспоминал:

– За концертную программу, которую показал в зале имени Чайковского. Потом я входил в комиссию по Государственным премиям и горжусь, что по моей инициативе лауреатами стали Игорь Бутман, Елена Камбурова, Давид Тухманов. А меня, кстати, к этому званию представляла Людмила Зыкина. Изумительной Изабелле Юрьевой «пробил» Премию Президента, но получить ее она не успела, уйдя из жизни за несколько месяцев до вручения. Денежный фонд передали каким-то родственникам, а ее награда так и лежит у меня в сейфе, дожидаясь музея какого-нибудь….

На излете года «Музыкальная правда» первой рассказала об очередной киноработе Маэстро: «Александр Градский записал композицию „Песня о маятнике“ для фильма Михаила Пташука „Момент истины (В августе сорок четвертого)“ по произведению Владимира Богомолова. Работа над картиной совместного производства Белоруссии и России уже завершилась. Премьера должна состояться зимой. В ролях заняты Евгений Миронов, Александр Балуев, Владислав Галкин, Беата Тышкевич и др. Как сообщил Александр Борисович, его вклад в картину – „серьезная песня о войне“. Она уже несколько раз исполнялась на концертах. В саундтреке расписаны, и расписаны гениально, три великолепные темы. По мнению киноведа Марины Леско, которую Александр Борисович на днях ознакомил с фонограммой, любой произвольно выбранный десяток фрагментов может вдохновить мало-мальски чувствующего режиссера на создание ленты. В этой музыке есть все: мистика, напряг, саспенс и, конечно же, волшебная энергетика Гения. Написанная и записанная в рекордно короткие сроки, музыка являет собой очередное (и яркое) доказательство гениальности отца русского рок-н-ролла АБГ. А качество фонограммы убедило самого создателя, что он может (и должен!) приступить к записи своего многообещающего (и обещанного многим) шедевра – мегаоперы „Мастер и Маргарита“ (по Булгакову, само собой). Бесспорно, творческим стимулом является и то, что у Градского-семьянина появилось больше свободного времени: сын Даниил учится в далекой Англии, а дочь Мария работает над собой уже вполне самостоятельно (что постулировано переходным – во всех отношениях – возрастом). Примечательно, что сам композитор на сегодняшний день еще не ознакомлен с киноматериалом в его окончательной версии и, стало быть, не знает, какие именно фрагменты и в каком виде дойдут до зрителя. Во всяком случае, очевидно, что не все, ведь записано около четырех часов божественной киномузыки. Отдельно, наверное, стоит упомянуть, что к созданию фильма причастен один из друзей музыканта (экс-политик и бизнесмен)».

Добавлю, что речь шла о Владимире Семаго.

Эту беседу записал Саша Коган, который всю весну умолял меня организовать беседу. Зная, что журналист он занудный, а объект его интереса своенравен, я колебался. Но результат получился сносный, опубликовал в трех частях, предлагаю ознакомиться с лучшими фрагментами:

«Я ломился в закрытую дверь с настойчивостью, достойной лучшего применения. Кнопки домофона под отчаянным натиском моих пальцев визжали, скрипели, свистели… Но металлическая дверь была холодна и клинически равнодушна. Все это продолжалось минут пять… десять… пятнадцать… Все это продолжалось бы вечно, если бы… Если бы из соседнего подъезда не вышел Градский и не сказал:

– Какой же вы путаник! Зачем к соседям-то рветесь? Я же вам сказал: мой подъезд рядом с трактиром. Простым советским трактиром. Неужели это понять сложно?

– Александр Борисович, большой музыкант, как правило, не возникает на пустом месте. У него есть свои „родители“, „прародители“, „сестры по материнской“… Так что предъявите миру свою „родословную“.

– Это очень сложный вопрос, и на него однозначно нельзя ответить. Было несколько персон, которые оказали на меня воздействие. В выборе… что делать и не делать вообще.

– Окуджава, наверное, Высоцкий?

– Галич, Высоцкий, а Окуджава, к примеру, в меньшей степени. Просто я с самого начала был воспитан больше как музыкант. Поэтому музыка, классическая музыка – основа всего. Когда начинаешь заниматься музыкой, музыка тут же начинает заниматься тобой. То есть формировать тебя самого, твои взгляды, вкусы. Тебе уже совершенно некуда деваться от этого. Ты вынужден следовать тому, что профессия тебе диктует. И поэтому классическая музыка в первую очередь. Ибо это было все-таки самое первое. Затем то, что мы считаем русской эстрадной классикой: Утесов, Бернес, Русланова, Шульженко. Вертинский и Петр Лещенко – это несколько позже, иногда декаданс в чистом виде, что явно противоречило моему вкусу в то время. Лишь потом я стал декадансом увлекаться и полюбил эту музыку, этот стиль, эту изящную „романсовость“… Изабелла Юрьева… Ведь я был инициатором присуждения Изабелле Юрьевой Премии Президента России. И все сделал для того, чтобы она ее получила… Она, к сожалению, не дожила до дня вручения…

– А как менялись ваши музыкальные вкусы с течением времени? Ваши нынешние музыкальные пристрастия, вероятно, отличаются от тех, которые имели место в пору юности? Это кардинальная смена?

– Абсолютно нет. Вы знаете, что получилось? К тому, что мне нравилось тогда, добавилось кое-что еще. А то, что мне нравилось тогда, нравиться не перестало. Как я любил Бернеса, Шульженко, Утесова, так они нравятся мне и сейчас. Видите, я говорю постоянно в настоящем времени. Потому что для меня, например, Карузо или Каллас поют сейчас. Я ставлю пластинку, и они поют сейчас. Эти вещи не умирают. Может умереть тело, руки, ноги… Но, к счастью, звукозапись оставляет нам все это как реальное жизненное действие.

– Я где-то читал, что, будучи поклонником Карузо, вы отнюдь не являетесь поклонником, скажем, Козловского и Лемешева. Это действительно так?

– Лемешев и Козловский всегда мне нравились меньше в силу своей, я бы сказал, узкой специфичности. Конечно же, я люблю, когда поет Лемешев, я люблю, когда поет Козловский. Это совершенно неоспоримо. Но я при этом вешаю на это все такой ярлычок – „наше искусство“. То есть говорить о Лемешеве и Козловском как о явлении мировой культуры вряд ли возможно. Хотя и тот, и другой – уникальное, выдающееся явление русской культуры. Но так уж сложились обстоятельства, что есть сугубо национальная культура и та часть сугубо национальной культуры, которая является общемировой. И с этим спорить совершенно невозможно.