Сколько лет с раздушкой знался —

На последний год расстался-а-а-а…

Песня должна «разрядить обстановку» после сосредоточенного «Полюшка» и подготовить к драматической «Тане белой». Это – юмористический эскиз, небольшая музыкальная мультипликация.

Третья часть – «Таня белая». Почему белая? Блондинка, наверное. А может, просто бледная девушка: в деревне ведь несколько иные каноны красоты, чем в городе, там в чести все больше румяные девушки. Личиком бела, бровями черна – так раньше говорили, если хотели девушку выделить, показать ее непохожесть. Песня эта хороводная – «таночная», как говорят на Брянщине. Хоровод идет змейкой. Куда передний поведет, туда и все остальные танцоры идут. В той записи, которую использовал молодой композитор, песня заканчивается счастливо – появляется парень, «воеводин сын», который заявляет: «Я Таню люблю, за себя возьму!» Но известно, что в других вариантах есть и трагический финал. Найти текст этого варианта Градский не смог, и тогда, начиная с четвертого куплета, он сам пишет недостающий ему сюжетный ход:

Обманул Таню воеводин сын,

Таню, Танюшку, Таню белую… и т. д.

Ритм и вообще весь аккомпанемент этой песни сделан на синтезаторе «Синти-100» в Московской студии электронной музыки. Ритмическая фигура взята народная, известная «топотушка» под названием «В три ноги».

Четвертая часть – «Архангельский свадебный плач». Драматический рассказ о погибшей от несчастной любви Тане белой подводит нас к «воплям» четвертой песни. Но плач оказывается невсамделишным, мнимым – оплакивается не жизнь человеческая, а лишь ушедшее девичество. Так в старые времена оплакивали выдаваемых замуж и уходящих в мужний дом невест:

Уж соловьем оно да покатилося,

Уж колесом ли оно да прокатилося

Девье твое да беспечальное житье!..

В этой части автор поет совсем без инструментального аккомпанемента (а капелла), поет за всех действующих лиц сразу (запись сделана способом многократного наложения). В пленке фольклорного кабинета, вдохновившей его, было так: три-четыре старушечьих голоса причитали в унисон мотив, чем-то близкий старинным былинным напевам, а одна женщина (плакальщица) экспрессивно «выкликала» в высоком регистре. Текст унисонных ансамблевых причитаний разобрать с пленки было почти невозможно, но текст солистки-плакальщицы прослушивался очень хорошо.

В своей «реконструкции» плача Градский берет нижний этаж звучности (причитания) как прием, когда несколько голосов повторяют в унисон одну и ту же попевку: мотив он здесь пишет свой собственный, заимствуя из первоисточника лишь настроение, окраску звука и исполнительскую манеру.

Верхний этаж (собственно плач) напет в полуимпровизационной манере пения-выкликания.

Часть пятая и пока последняя: «На Ивана Купала». Пока – это потому, что у автора есть намерение продолжить свой цикл еще двумя частями. Песня вроде бы молодецкая, но сюжет снова невеселый:

На Ивана Купала! На Ивана Купала!

Туман, туман по дуброве…

На Ивана Купала! На Ивана Купала

Гомон, гомон в темном лесе,

На Ивана Купала! На Ивана Купала

И брат и сестру сгубить хочет!..

Но сестре не хочется расставаться с жизнью в сырой лесной чащобе, и она просит:

Братец мой, Ивана,

Не губи меня в темном лесе,

Загуби меня в чистом поле!..

Народная исполнительница в записи, расшифрованной Градским, рассказывает эту трагическую историю очень бесстрастно, объективно. Так же исполняет ее и автор обработки. Но в противоположность вокальной партии инструментальная, с использованием синтезатора, очень драматична: инструменты словно комментируют трагическое содержание песни, очень интересной своими элементами ладовой переменности и необычным для рок-музыки семидольным метром.

…«Русские песни» – цикл, еще не звучавший на эстраде, но уже записанный для Всесоюзного радио, исполняется автором, Александром Градским (вокал, гитара, синтезатор), Юрием Ивановым (бас-гитара), Юрием Фокиным (ударные) и Сергеем Зенько (флейта, саксофон, деревенские свирели).

Елена Коренева вспоминала:

«В октябре 81-го я отмечала свой очередной день рождения. Среди приглашенных были моя сестра, подруга и соседка, тогда как мужскую половину представлял цвет отечественной культуры – Саша Градский, Леня Ярмольник, Саша Абдулов, а также кинокритик Валя Эшпай и его приятель Андрей Богословский, поэт, композитор, прозаик. С Андреем мы были своего рода сиамскими близнецами, так как не только родились в один день, месяц и год, но, что не менее странно, находились когда-то в параллельном романе с супружеской четой: я – с Кончаловским, он – с его женой-француженкой. Теперь супруги отъехали в дальнее зарубежье, а мы собрались на общее торжество. Одним словом, меня окружали друзья. Кто-то из них был женат, кто-то почти, одни пришли с девушками, другие оставили дам дома. Только я все еще пребывала в одиночестве. После первого тоста я пригубила бокал шампанского и, оглядев собравшихся за праздничным столом «бременских музыкантов», воскликнула: „Боже мой, ведь каждый из вас мог бы стать моим мужем!“ Мое запоздалое открытие заставило некоторых поперхнуться и взглянуть на свою девушку: прости ей, дуре, все-таки именинница!.. Ярмольник выронил рюмку и затрясся мелким хохотом. Он был первым в списке кандидатов. Придя как-то ко мне в белом костюме, он сделал предложение, потом пояснил, что проверял „на слабо“, хотел „завести монополию на Кореневу“. В отношении остальных я, конечно, сильно преувеличила, и все-таки нечто романтическое связывало меня почти с каждым. Даже с Сашей Градским, влюбленным в мою Джульетту. Однажды ночью после спектакля мы отправились на его машине в путешествие по Ленинским горам. Андрон тогда был в заграничной поездке. Мы не собирались наставлять ему рога, однако вдохновенно устремлялись все глубже в ночь, пока не припарковали машину в кустах. Тут произошло непредвиденное, так бывает только в кино: прямо перед нашим носом, в десяти метрах, стояла машина Вивиан, жены Андрона! А вскоре из темноты вынырнула и она сама, бодрой походкой направившись в нашу сторону. Надо было что-то срочно предпринять: допустить мою с ней встречу в компании Градского в четвертом часу утра было невозможно! Саша сдернул с сиденья какую-то тряпку и накрыл меня с головой, затем вышел ей навстречу. Радостно поприветствовав Сашу, она полюбопытствовала, кто у него в машине, и, подойдя, ткнула в меня пальцем: „Кто это? Почему она в чадре? Это что, восточная женщина?“ Сашка отшутился: „Да нет, просто замерзла, лучше не трогай ее, она нервная, еще укусит!“ Вивиан не стала испытывать судьбу (вот что значит француженка!) и, быстро распрощавшись, вернулась к своей машине. Так мы с Сашей избежали неприятных объяснений, а я – мести соперницы. Но наша прогулка резко на этом закончилась, он отвез меня домой, оставив нас обоих гадать всю жизнь: а что могло быть, если бы?..»

Об одном из любопытных эпизодов этого года АБГ вспоминал спустя почти 20 лет:

– Когда Ельцин был первым секретарем Свердловского обкома партии, он запретил проведение в Свердловске двух моих концертов. Кто-то, видимо, донес: дескать, какой-то там рок-музыкант молодежь уральскую бередит. И от его имени меня и прикрыли. Но я человек незлопамятный, и, когда однажды, кажется, это было в Доме кино, мы встретились лицом к лицу на фуршете (он с рюмкой водки, и я с рюмкой водки), я напомнил Борису Николаевичу о давнем инциденте. «У вас ко мне должок», – интригующе-фривольным наплывом начал я. «Какой должок?» – встрепенулся тогдашний опальный политик. «А вы мои концерты закрывали в Свердловске». – «Ну это, наверное, не я сам все-таки делал. Извини». То есть он как-то так просто сказал, по-нашему, и никакой обиды на него во мне не осталось. Наоборот, проникся уважением и мнения своего по сей день не изменил. Вторая личная встреча была, когда Президент России вручал мне Народного. А третья, к сожалению, в Храме Христа Спасителя, во время прощания с ним…

Геннадий Стариков вспоминал:

«В 1982 году в Государственном центральном концертном зале „Россия“ шла сдача большой праздничной программы, посвященной 40-летию победы в битве под Москвой. Участвовали практически все звезды советской эстрады, в том числе и мы, ансамбль „Верасы“…

Каждый вечер, выступая в гала-концерте, мы исполняли пару вещей под фонограмму. Знаменитую „Малиновку“ и еще что-нибудь. Мне стыдно об этом вспоминать, ведь мы, „Верасы“ золотого состава, никогда на концертах не пользовались фонограммой. Только живьем: больной ты, измотанный гастролями – не важно! Как и золотые „Песняры“. А вот „Сябры“ не стеснялись пользоваться фонограммой. Пересекаясь на гастролях, мы это видели. Наверное, поэтому у них не было таких потерь в людском составе, как у нас и „Песняров“.