Шрифт:
Семичастный молчал.
– Я спрашиваю, где пуговицы? – опять взвился Никита Сергеевич. – Что ты молчишь, как красная девка?
– Пуговицы у меня, – сказал Семичастный, – я вам их занесу.
Пуговиц у главного кагебиста не было. Они исчезли. Это грозило ему крупной неприятностью, и он решил схитрить. То, что он придумал, была откровенная авантюра, но деваться было некуда.
На второй день, когда они встретились, Никита Сергеевич опять напомнил ему о пуговицах. Семичастный, не моргнув глазом, сказал:
– Я же вам их вчера домой занес. Сразу же после нашего разговора по телефону.
Никита Сергеевич ошалело смотрел на Семичастного.
– Я тебя вчера в глаза не видел, – возмутился он, – что ты выдумываешь.
– Да вы посмотрите у себя в спальне, – сказал Семичастный, – я вам еще сказал: вот пуговицы от сталинского мундира.
Хрущев нашел пуговицы у себя на постели. Однако он никак не мог вспомнить, когда к нему заходил Семичастный, а Семичастный также не мог понять, как пуговицы и в самом деле оказались у Хрущева.
Никита Сергеевич мучительно вспоминал события той ночи и вдруг вспомнил: пуговицы ему оставил Сталин. Значит, это был не только сон…
На второй день Хрущев приказал убрать имя Сталина из названий областей, городов, предприятий, колхозов и институтов. Сам отправился в типографию и выбросил набор, подготовленных к печати двух томов (14 и 15) сочинений Сталина. Тут же распорядился, чтобы впредь никогда не печатали его работы. Он оклеветал и перечеркнул всю советскую историю и решил, что напишет ее заново.
Начало конца
Холодный октябрь 1964 года. В природе шла сокрушительная ломка всех летних устоев – оборваны последние листы с деревьев, птицы, бросив свои обжитые места, улетают в теплые края; тяжелые свинцовые тучи, спрятав солнце, поливают землю моросящим дождем. Обезлюдели парки, скверы, бульвары…
Хрущев не любил это время года в Москве и, как правило, уезжал на Кавказ. Здесь, на берегу теплого и ласкового моря, среди вечно зеленой и цветущей природы он отдыхал душой и телом от одолевавших его забот о реформировании народного хозяйства и военного дела. То оружие, которое было изобретено и имелось в распоряжении, ему не нравилось, и он приказал ученым сконструировать такой корабль, который мог плавать, нырять, летать… А когда ему сказали, что такое невозможно, он пригрозил разогнать всю академию.
– Дармоеды, – ругал он ученых, – что значит, не может быть, а я вам приказываю. Не сделаете– выселю из Москвы.
Накануне отъезда он собрал и всех своих соратников, определив им задачу на время своего отсутствия. Договорились, что очередной пленум по проблемам сельского хозяйства проведут в ноябре.
– Поработайте хорошенько над моим докладом, – сказал Хрущев, – идеи я вам высказал, а вы их только отшлифуйте.
Он внимательно посмотрел на собравшихся. Это были его кадры. Он их подбирал, формировал, тасовал, как колоду карт, по своему усмотрению, пока не добился (в этом он был уверен) абсолютной преданности, послушания и покорности. На недавнем его юбилее (Никите Сергеевичу 17 апреля исполнилось 70 лет) ему все пели хвалу, называли вождем партии, любимцем народа, гениальным продолжателем дела Ленина и главным строителем коммунизма.
Но это было в апреле, а сейчас октябрь. Два дня тому назад сын Сергей сказал, что его соратники готовят против него заговор. Эту информацию он якобы получил от бывшего чекиста, служившего в охране Игнатова, председателя Президиума Верховного Совета РСФСР.
– Кто участвует в заговоре? – спросил тогда у сына Хрущев.
Сергей, не задумываясь, ответил:
– Брежнев, Подгорный, Шелест, Игнатов, Шелепин…
– Не может этого быть, – перебил сына Никита Сергеевич. – Я их всех хорошо знаю. Это совершенно разные люди, и они никогда между собой не смогут договориться, – он с минуту помолчал и добавил: – Впрочем, расскажи все Микояну, пусть он займется этим делом.
Он тут же забыл о разговоре с сыном, а сейчас, отправляясь в отпуск, почему-то вспомнил.
– Отдыхайте, дорогой Никита Сергеевич, набирайтесь сил, – сказал Брежнев, – а мы тут поработаем и все сделаем, как вы сказали.
Однако отдыхать долго Никите Сергеевичу не пришлось. Четвертого октября он прилетел на юг, а двенадцатого около 21 часа в Пицунду позвонил Брежнев и пригласил его на заседание Президиума ЦК.
– А в чем дело?! – возмутился Хрущев. – Мы ведь обо всем договорились перед моим отъездом. Что вам не ясно?
Брежнев сбивчиво стал объяснять, что неожиданно возникли вопросы по его записке и появилась настоятельная необходимость в его присутствии.
– Не можете и дня без меня обойтись, – начал закипать Хрущев, – позвони мне через час, я подумаю, посоветуюсь с Микояном, он со мной отдыхает.
Анастас Иванович и Хрущев дружили. Никита Сергеевич считал Микояна умнейшим человеком. Как-то ему рассказали, как Микоян облапошил самого Берию. Случилось это на заре политической карьеры Анастаса Ивановича. Тогда он еще не был вхож к Сталину, а Берия пользовался у Иосифа Виссарионовича доверием и часто с ним общался. Между прочим, занимался и «стукаче-ством», давая характеристики отдельным членам правительства и Политбюро. Микоян боялся, что Лаврентий Павлович может выставить его перед Сталиным в нехорошем свете, стал все свои выступления, в которых он хвалил Берию, показывать всесильному фавориту. Лаврентию Павловичу это понравилось, и он при всяком удобном случае нахваливал Сталину Микояна. Скоро Анастас Иванович стал заметной фигурой и поднялся по служебной лестнице.