Шрифт:
По логике вещей доклад следовало обсудить, однако Хрущев боялся этого больше всего. Он знал: если делегаты поднимутся на трибуну, ему несдобровать. Не только Василевский и Баграмян уличат его во лжи, но и сотни других делегатов. Поэтому Никита Сергеевич, как говорится, сделал ход конем: он объявил XX съезд закрытым. Делегаты с тяжелым чувством от того, что они услышали, расходились в недоумении.
…Как Хрущев одурачил членов Президиума и практически без их согласия вылез с докладом на трибуну съезда, так оказались одураченными и делегаты съезда, от имени которых хрущевский доклад стал известен во всем мире. Это настоящий и откровенный подлог.
Сон или явь?
Ночь с 31 октября на первое ноября 1961 года выдалась темной, безлунной. Холодный порывистый ветер срывал последние листья с деревьев и бросал их на безлюдные тротуары и площади. Моросил дождь. В такую непогоду мало кто решался выйти из дома. Москвичи, утомившись от дневных забот и хлопот, спали. Однако Никита Сергеевич не спал. Его, как всегда, одолевали мысли о Сталине. При жизни вождя он заботился, как к нему подластиться и угодить, подхалимничал и пресмыкался, а после его смерти думал, как его унизить, чтобы отомстить за собственное угодничество и подхалимаж. Эта ночь была решающей. Накануне он вызвал к себе председателя КГБ Семичастного и между ними состоялся конфиденциальный разговор.
Семичастный был предан Хрущеву. Они вместе работали на Украине, а когда Сталин отозвал Никиту Сергеевича в Москву, он за собой привел и Семичастного.
– Есть спешная и очень тонкая работа, – сказал Никита Сергеевич и сделал длинную паузу.
Семичастный молчал. К таким заданиям ему не привыкать. Все КГБ было связано с «тонкой работой».
– В эту ночь, – сказал Хрущев, – нужно выбросить тело Сталина из Мавзолея.
Семичастный удивленно посмотрел на Никиту Сергеевича.
– Я, может быть, не так выразился, – уточнил Никита Сергеевич, – не выбросить – впрочем, – перебил он сам себя, – я бы его действительно выбросил, а вынести и перезахоронить у кремлевской стены. Место подберешь сам.
Семичастному не понравилось это поручение. Он никогда не занимался вандализмом, но ослушаться своего покровителя не смел.
– Хорошо, Никита Сергеевич, – сказал он, – задание будет выполнено.
– Это еще не все, – продолжил Хрущев, – ты проследи, чтобы ребята с мундира Сталина срезали пуговицы – они из чистого золота, и орденскую планку сняли – она платиновая. Потом принесешь это мне.
Семичастный молчал, а про себя отметил: это уже вандализм с ограблением.
– Это все нужно сделать быстро и аккуратно, – продолжил Никита Сергеевич, – с Мавзолея убрать имя Сталина и оставить только «Ленин». Когда будет все сделано, позвони мне в любое время.
…Теперь Никита Сергеевич не спал и ожидал звонка от Семичастного. Он ворочался с боку на бок в жаркой постели, подымался, подходил к окну и, раздвинув портьеры, долго всматривался в ночную тьму, прислушиваясь к шуму ветра. Стрелки часов показывали, что время перевалило за полночь. «Что они там возятся, – думал Хрущев, – пора бы все закончить».
Он отошел от окна, выпил воды и лег. Долго лежал с открытыми глазами и думал о превратностях судьбы. Совсем недавно Сталин был земным богом. Он дрожал и трепетал перед ним, а сейчас он труп, и этот труп он, Хрущев, выбросит из Мавзолея.
Хрущев всей душой ненавидел Сталина. Он всегда боялся за свою карьеру, за свое троцкистское прошлое, боялся, что Сталин напомнит ему об этом и перестанет доверять. Это был ни с чем не сравнимый страх, заставляющий его подхалимничать, восхвалять Сталина, называя его великим и гениальным вождем… Впрочем, в глубине души Никита Сергеевич был убежден, что Сталин заслуживал этих похвал. Иосиф Виссарионович был для него непостижимым и недосягаемым. Он глубоко вникал во все области и отрасли народного хозяйства. Он обладал чувством предвидения. Сталин помнил имена всех руководителей министерств и даже директоров заводов. В считанные часы мог просмотреть, оценить, внести поправки в важнейшие документы, над которыми сутками, а то и месяцами работал большой коллектив. В то время, когда Хрущев едва успевал прочесть за сутки десяток страниц вышедшей книжной новинки, Сталин ее уже прочел и оценил ее положительные и отрицательные стороны. За один день – Никита Сергеевич это знал достоверно – Сталин, кроме неотложной работы по управлению страной, читал по две-три книги объемом по 400–500 страниц. Хрущеву все это было не под силу. В душе его родились зависть и злость– почему Сталин может все, а он– нет, и он присматривался к Сталину, пытался самому себе доказать, что имеет какие-то преимущества над ним, но не мог. С годами зависть переросла в ненависть.
Но самым большим прегрешением Сталина Хрущев считал трагическое разрешение участи своего сына от первого брака летчика Леонида, попавшего в немецкий плен и, по слухам, сотрудничавшего с фашистами. По приказу Сталина его выкрали наши разведчики, и он должен был предстать перед судом. Ему грозила высшая мера. Когда сообщили об этом Никите Сергеевичу, он позвонил Сталину и попросил принять его по неотложному делу. Хрущев в это время, как член Военного совета, находился на фронте, где обстановка была не совсем благоприятная, но Сталин дал свое согласие на прилет Хрущева в Москву и в тот же день принял его. Вид у Никиты Сергеевича был потерянный и измученный. Чувствовалось, что его терзают внутренние сомнения. После рассказа об обстановке на фронте, Хрущев перешел к главному, ради чего, собственно, и напросился на прием к Верховному Главнокомандующему.
– Дорогой Иосиф Виссарионович… товарищ Сталин… Вы знаете меня многие годы… Вся наша семья безмерно благодарна вам, товарищ Сталин, за то, что однажды Вы оказали нам огромную помощь и душевное облегчение. Сейчас у нас снова страшное горе. Мой сын Леонид снова должен предстать перед судом. Как мне сообщили, ему грозит смертный приговор. Если это случится, то я не знаю, как это переживу… эту трагедию… Вся надежда на Вас… Прошу Вас, помогите… Мой сын виноват, пусть его накажут сурово, но сохраните ему жизнь.