Но если все люди, всё человечество встанет за одного человека добровольно, по велению сердца, то на поверку перед нами – совершенно иные люди. Стоит только на миг представить, как за одного человека ходатайствует всё человечество, чтобы понять, насколько велика и необходима среди таких людей мера ответственности каждого человека перед каждым человеком.

Конечно, Фива могла сказать, что потребуется уйма времени, чтобы возникли и утвердились на Земле подобные идеальные люди. А между тем Фантом (астероид. – Прим. авт. ) уже летит, и до встречи с ним осталось менее трёх лет. Но почему-то сказала:

– Вот, Кешенька, ты и ответил на вопрос – для чего мы здесь, для чего одарены сверхспособностями? А олигарх и жена олигарха – это не про нас».

Думаю, многие из нас не только подумают, как Фива, но и скептически скажут вслух, что потребуется уйма времени, чтобы возникли и утвердились на Земле подобные идеальные люди. Но Время, о котором говорил, уже постучало в дверь человечества. Оно постучало, и весьма властно, в августе 1945-го, когда были сброшены американские атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки.

В самом деле, до этого времени можно было в мировых войнах доказывать свою правоту. Мир, так сказать, был генетически устойчив. Сегодня мы приходим в мир, утративший былую устойчивость, и не замечать этого просто не имеем права.

Завкафедрой юрфака МГУ профессор Михаил Константинович Треушников, прочитав роман, высказал свои суждения в письме. Отвечая на них (и письмо доктора юридических наук, и ответ выложены на моём сайте в «Книге гостей»), я предложил ему задать студентам задачу: какие правовые законы понадобятся государству, в котором главным законом Конституции будет принцип – один за всех, и все за одного. Всё это случилось в декабре прошлого года.

В самом деле, сегодня мы говорим о строительстве научного центра в подмосковном Сколково, в котором по желанию смогли бы трудиться молодые учёные со всего мира, но, чтобы трудиться в соответствии с запросами нового времени, надо и жить по соответствующим устоям. Один за всех, и все за одного должно стать путеводной звездой всех технических открытий. В этом смысл жизни, в этом смысл прорыва. И не только Сколково, здесь бы и Селигерское движение молодёжи, скажем так, нашло бы себя не только в увлекательных акциях, но и в обустройстве с этих позиций своей повседневной жизни.

Сегодня, повторюсь, та страна будет развиваться наиболее динамично, которая сумеет предложить миру новые идеи. Идеи, которые будут интересны как Европе и Азии, так и Америке и Африке. Очень надеюсь благодаря интервью привлечь внимание к известному нам с детства девизу – один за всех, и все за одного – в толковании или интерпретации Иннокентия Инютина. Более того, свой голос избирателя отдам непременно за ту партию и того президента, которые в своей предвыборной программе будут ориентироваться на понимание глобальных запросов времени и шаг за шагом встраивать наше государство в общее дело всех людей. Именно в этом вижу будущее России.

11. – Что вы думаете о литературных премиях – насколько объективно они отражают особенности литературного процесса, достоинства художественных произведений или это обычный междусобойчик: ты – мне, я – тебе?

– Прежде всего, стараюсь об этом не думать. В 1982 году довелось работать собкором газеты «Молодёжь Алтая» и от Союза алтайских писателей представлять «Писательский Пост» на Всесоюзной ударной комсомольской стройке Алтайского Коксохима. Это сейчас там город Заринск, а тогда, в 1976-м, – станция Заринская. Все эти оси ЕЖ, ЕД и т. д. ныне – улицы. А тогда названиям этих улиц помогали проклёвываться журналисты. Во время своих репортажей как-то не с руки было писать, что Первого мая жители будущего города Заринска стройной украшенной колонной прошли по оси ЕЖ. Вот и рождалось – прошли по проспекту Строителей, которого, так сказать, и в помине не было.

Помню, на тему жизни на Коксохиме приходилось не только писать, но и выступать по телевидению и радио. Коксохимовцам нравилось, что мы, журналисты, говорили о недостатках на стройке, болели за неё, а вот прокуратуре это почему-то не нравилось. Словом, когда дали мне премию в 150 рублей за лучшие материалы по Коксохиму (премия была согласована с парткомами стройки и писательской организации), мне сейчас же был предъявлен иск со стороны Алтайской прокуратуры о возмещении ущерба в размере 150 рублей. И всё же именно этот прокурорский иск более всего убеждал тогда, да и сейчас, что повесть «Преодоление» о комсомольской стройке задела читателя за живое.

С тех пор ко всем премиям отношусь с опасением, хотя понимаю и принимаю их целесообразность. Премии даются не за красивые глаза. Они даются прежде всего за мастерство, за осмысление жизни в твоих произведениях. Премия – это дополнительная мотивация в стремлении к добросовестному талантливому творческому труду. И тут, конечно, важна честность суждений высокого жюри.

В 1996-м мне довелось побывать на одном из собраний Московской писательской организации. Вёл собрание её руководитель Владимир Гусев, первым вопросом обсуждалось поведение весьма уважаемого мною писателя (фамилию не называю из этических соображений), который, являясь председателем жюри Пушкинской премии, воспользовался своим статусом председателя и присудил себе эту премию. Звучит дико, но разве не дико, когда всем известный талантливый писатель, являясь членом и даже председателем жюри той или иной престижной премии, сам не имеет никаких премий? Кстати, на этот парадокс, имея в виду себя, указывал ещё Василий Аксёнов. И тут нет никакого криминала – кому-то по душе Есенин, а кому-то Маяковский, и с этим ничего не поделаешь. Оценка творчества всегда субъективна, она немыслима без субъективизма. Но это-то и хорошо. Сегодня в фаворе поэзия одного толка, а завтра – другого, а послезавтра – третьего, и так во всех сферах творческой деятельности. Именно это и является движущей силой развития. Иначе закиснем, покроемся замшелой болотной ряской.

Конечно, человек не вечен, и иногда так случается, как случилось, например, со Стендалем. Только спустя десять лет после смерти было издано его собрание сочинений, которое послужило толчком к его национальному и мировому признанию. Он стал классиком. Впрочем, а разве не то же самое произошло с романом «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова, который был издан спустя двадцать лет после смерти автора и вошёл в сокровищницу национальной и мировой литературы?!

Главное в присуждении литературных и других премий – честность. Премии помогают в мотивации, в стремлении к совершенствованию своего мастерства, но они отнюдь не являются окончательной оценкой творчества того или иного литератора. Окончательную оценку выносит время, а у времени своё жюри, неподвластное междусобойчикам: ты – мне, я – тебе.

12. – Ваши книги написаны хорошим, правильным русским языком, в отличие от птичьего постмодернистского языка, который зачастую непонятен даже самим его приверженцам. Вы подолгу работаете над своими текстами? Какой этап работы самый трудный?

– Я уже говорил выше – преодоление косноязычия. Но самый-самый трудный, как вы говорите, этап работы – это всё-таки когда идёшь по этапу (сюда я включаю подписку о невыезде, перехват писем, телефонных разговоров и так далее). Дело в том, что с автора никто и никогда не снимал ответственности за опубликованное произведение – ни в демократическом обществе, ни в тоталитарном.

Я стал писать и публиковаться сравнительно рано. И в свои четырнадцать лет считал признаком самой высокой одарённости – угождать требованию газеты. Так сказать, эй, вы там, газетчики, чего изволите, сообщите, и не успеете глазом моргнуть, как сработаю и всё, что надо вам, выдам на-гора в лучшем виде.

В школе, в районной газете знатоки поэзии разводили руками и в изумлении покачивали головами: ну уникальный случай – талант с тремя восклицательными знаками. А я бы сегодня сказал: с шестью, с шестью восклицательными знаками! В самом деле, что может быть унизительней творческого угодничества. Но, как говорится, жажда быть признанным талантом застила глаза, и я до того поднаторел в делании стихов, что мне писали из многотиражки совхоза «Путь к социализму» прямым текстом: а теперь, дорогой юный талант, напрягитесь, ждём ваше стихотворение к празднику Октября.

Словом, с юности доподлинно знал: какое произведение напечатают, а за какое могут и пожурить. А на Всесоюзной ударной комсомольской стройке Алтайского коксохимического завода за повесть «Преодоление» (была напечатана по недосмотру властей в альманахе «Алтай») по полной программе довелось узнать и осознать ещё и «уголовную ответственность» за своё сочинение. Впоследствии об этом написал и издал повесть «Огонь молчания», а сейчас лишь скажу, что любой опыт в писательском деле полезен. Во всяком случае, когда говорят о необходимости цензуры – знаю точно, что писателю, осознающему ответственность перед словом, она не нужна. Но обретение ответственности перед словом – это процесс трудно регулируемый, у каждого это происходит по-своему. У меня преследование Алтайской прокуратурой длилось около двух лет. И если бы не вмешательство Михаила Сергеевича Горбачёва, Георгия Мокеевича Маркова, Сергея Владимировича Михалкова, Сергея Венедиктовича Сартакова, достойное человеческое поведение проректора ВЛК Валентина Васильевича Сорокина, то сейчас, наверное, уже бы и косточки сгнили.

Ну да ладно, самый трудный этап работы над произведением – когда оно написано, опубликовано и вызвало неудовольствие у власть имущих. Именно благодаря твоему произведению начинается, так сказать, этап работы над тобой как автором. Вот когда нужны силы выстоять, не сломаться и в любой ситуации оставаться писателем, то есть быть человеком.

13. – В ваших романах «Зинзивер» и «Звёздный Спас» фантастика и реальность существуют рядом. А в вашей реальной жизни были фантастические события?

– Да, были. Возбуждение уголовного дела после публикации документальной повести «Преодоление». В этой повести сохранены все реальные фамилии. Так получилось, что полгода, всю осень и зиму, довелось работать на Коксохиме плотником-бетонщиком. Мы выставляли металлическую опалубку – фундаменты (своеобразные стаканы) для установки колонн деревообрабатывающего завода. Мы хотели этот ДОЗ строить подрядным способом по методу Злобина, то есть строить весь завод с нуля и под ключ. Но возникали всякие искусственные препоны, и я написал повесть, в которой говорилось о приписках, об очковтирательстве, о показухе и так далее.

В общем, написал повесть, а писал её весело, с интересом, и вдруг почувствовал, что её нигде не опубликуют. И действительно, издательство «Молодая гвардия» отказало, причём упрекали меня в основном за малахаи вместо шапок, скафандрового типа робы-брезентухи и граненые носы, мол, нет таких. Положил повесть в стол, так сказать, до лучших времён – в наш альманах «Алтай» поначалу даже не пытался отдавать.

И вдруг первое чудо. В отдел пропаганды Алтайского крайкома КПСС пришёл новый инструктор, курирующий альманах. Инструктор по тем временам сравнительно молодой и к тому же пишущий прозу на исторические темы. Попытка не пытка. Отнёс повесть в журнал. На другой день телефонный звонок от инструктора – повесть понравилась, но он бы не советовал её публиковать. На Коксохиме её не поймут, и у автора вполне могут начаться нешуточные проблемы. Как в воду глядел. КрАЗ дважды едва не наехал на меня – спасался в ледяной воде котлована.

Словом, инструктору как прозаику не хотелось начинать с запрета, и он предоставил мне самому решить: печатать её или не печатать? Естественно, я решил – печатать.

В то время я уже работал собкором газеты «Молодёжь Алтая», а зарплату по просьбе отдела строительства крайкома КПСС и крайкома ВЛКСМ (они меня выдернули из котлована) получал в очередном СУ, строительном управлении. Меня перебрасывали из управления в управление, чтобы не накладно было мне зарплату платить, но зарплата была рядовая. Плотником-бетонщиком в котловане я получал больше.

И что удивительно, когда крайком ВЛКСМ предложил таким способом получать зарплату, у меня никакой искры не проскочило, потому что такой способ оплаты труда по тем временам встречался довольно часто. Хоккеисты были проведены токарями и слесарями. Машинистка в крайкоме КПСС, а зарплата – лаборантки в институте, и так далее. Все эти футболисты, хоккеисты, машинистки, а в данном случае и я, – назывались «подснежниками». Было такое пленительно-наивное название всем этим преступникам. Откуда-то появляются и исчезают. Никто с ними не вёл никакой борьбы – порождение системы.

И вдруг второе чудо. Я уже учусь в Москве на ВЛК, Высших литературных курсах. Внезапно в двенадцатом часу ночи ко мне в общежитие заявляется следователь по особо важным делам, и колесо «правосудия» начинает затягивать меня. Свидетель. Преступник. А когда сложили мою зарплату за пять лет, присовокупив к ней всё, что только можно было присовокупить, вплоть до премии за лучшую публицистику, и таким образом набрав 10 500 рублей, я уже стал не просто преступником, а преступником особо опасным. Основной козырь прокуратуры – многозначительное заявление: вы всего не знаете!

Опись квартиры, имущества, унижения, трусость собратьев по перу – вместо помощи угроза изгнать из Союза писателей. Всё пришлось пережить. А как измывались над детьми! Дочь – ученица пятого класса, круглая отличница, и вдруг сообщает мне, что ей нужны документы для перевода в другую школу.

Мы с женой поехали к классной руководительнице – она в слёзы: завуч школы приказала оформить вашу дочь в «дебильную» школу. Вчера она была отличницей, а сегодня они решили её оформить, причём тайком, в «дебильную» школу. Уверен, что всё это вам, как и мне до сих пор, кажется какой-то нереальной фантастикой. А между тем всё это имело место быть в реальной жизни.