Шрифт:
– Сам толком не знаю.
– Они же съедят тебя, разорвут на мелкие кусочки! Это же вампиры! Крокодилы! А я - замужем. Я действительно замужем. И это не моя прихоть, а моя судьба. Понимаешь?
– Ты будешь иногда вспоминать обо мне, разорванном на мелкие кусочки?
– Перестань. Я серьезно.
– И я серьезно. Будешь?
– Буду. Легче стало?
– Нет. Тяжелее.
Она засмеялась и бросилась целовать меня.
– Подожди, - сказал я и отстранил ее от себя. Из ее глаз напрочь исчез серый фон, они светились мягким светом, льющимся из морского простора.
– Я люблю тебя, - сказал я.
– Я тебя тоже люблю, - просто ответила Вера.
– Нет. Пожалуй, я тебя обожаю.
– Я тебя тоже.
Еще я хотел сказать, что не могу жить без нее, и в этот момент я бы не солгал. Уже разведанные запасы моей любви позволяли мне сделать это историческое заявление безо всякого риска для моей репутации. Однако слишком многим людям было бы слишком плохо от этих искренних слов, которые так ждет услышать каждая женщина и которые так приятно произнести мужчине. Что-то в этом мире наперекосяк...
Я обнял ее за талию, она склонила голову ко мне на плечо. Моя горячая ладонь гладила ее спину под свитером. Она коротко, прерывисто вздохнула и задержала дыхание. Сердце ее учащенно заколотилось. «Моя славная девочка», - сказал я.
– Моя любовь». С тихим стоном она рухнула на мой диван, увлекая меня за собой.
Мы слушали тот самый блюз, под печальные ритмы которого я расстался с Наташей.
Но теперь эта же музыка говорила мне совершенно о другом. В знакомых звуках мне чудились волны, энергично налетающие на мокрые прибрежные валуны, с шипением откатывающиеся назад, чтобы с прежней настырностью расшибаться в брызги о камни.
Зачем?
8
Будь моя воля, я бы поставил на краю Земли, с которого все начинается (где- нибудь около Вавилона), памятник веселому беспечному негру, не умеющему печалиться. Он был бы изображен поющим блюз, творящим музыку печали, отрицающую саму себя. Да, он, с клокочущей энергией радости, пел бы о печали, в которую не очень-то и верил, - но почему-то не мог о ней не петь. Добрый искренний негр.
И эта статуэтка стояла бы у меня на столе.
Пустынный рабочий стол Будды, твердо стоящий на кривоватых массивных ногах у нее в кабинете, украшал бюст идейного вождя мирового пролетариата Карла Маркса: высокое чело, серьезное лицо, обрамленное бронзовыми завитками сантаклаусовой брады; то любимые студенты Будды вручили ненавистному преподавателю многозначительную фигуру, - еще тот подарочек, которым она, впрочем, не стеснялась гордиться. Чтобы подчеркнуть, что этот слиток и монолит - глубоко личное, выгравировали надпись: «На вечную память Л.Г. Державной от студентов первой группы, никогда не посмеющих ее забыть. 07.11.1984».
У меня на столе гипотетический добрый негр (в принципе я терпеть не могу памятников; разве что негра как-нибудь приспособить под авторучки? статуэтка с функцией карандашницы - было бы изумительно), у нее - чародей и пророк Карла по пояс. Есть разница?
Существенная. Скажи мне, какая статуэтка украшает твой стол, и я скажу...
Да нет, я просто не стану с тобой разговаривать.
Но я должен. Я просто обязан сказать Будде все, что я о ней думаю.
С этой мыслью я практически ворвался в ее кабинет.
Каково же было мое удивление, когда я увидел Будду, коброй нависшую над симпатичной стройной женщиной, стоявшей перед ней с бледным лицом и скрещенными руками. Будда что-то шипела.
– Извините, - сказал я, хотя собирался сказать совершенно противоположное.
– Куда вы, Романов? Зайдите. Подойдите ко мне. Ближе. Вы знаете, что вы уволены? Знаете? Поздравляю. А вы поздравьте Седлухо. Но это сейчас не важно. Вы мне нужны как свидетель.
– Свидетель чего, Лариса Георгиевна?
– Преступления, чего же еще.
Остекленевшие глаза госпожи Державной меня насторожили.
– Вы знаете, кто это?
– ткнула она двумя пальцами, указательным и средним, словно раздвоенным языком, в сторону стройной женщины.
– Нет.
– Догадываетесь?
Откровенно говоря, в голове моей, лихорадочно перебиравшей варианты, не обнаружилось ничего, достойного внимания. Но я знал за собой один грешок: я часто не замечал очевидного. То, что у всех под носом, на виду, я как-то нелепо не принимал в расчет. Например: почему в вуз поступали бездари и тупицы? Оказывается потому, что кто-то брал взятки. Это же элементарно. Мне бы вовремя сообразить и быть поосторожнее с намеками. Судьба была бы другой. Вот почему я сосредоточился на версиях самых прозаичных и обыденных. Провинившаяся студентка? Для студентки женщина была слишком зрелой, что ли. Берут на моеместо? Тогда зачем кричать на новобранку? Ах, да, вместо меня уже рекрутировали Седлуху. (Тут я мысленно поздравил этого очкарика с рыбьей кровью, ото всей души желая творческих успехов его куцым мозгам.) Преступление, опять же, какое-то затеивается.
– Не догадываюсь, - сказал я, готовясь услышать в ответ нечто обескураживающее своей простотой.
– Это моя невестка.
Как я сразу не догадался! Будда-свекровь: это ведь чудовищный триллер по своему креативному потенциалу.
– Лев Львович, - представился я женщине.
– Светлана, - ответила она, и по ее уверенному и спокойному ответу я понял, что кобра вполне могла быть и жертвой в этой неоднозначной ситуации.
– О каком преступлении вы говорили, Лариса Георгиевна?
– начал я свое невинное расследование.