А мне с другими однополчанами в один из дней выпадает удовольствие съездить в Курск — там состоится что-то вроде собрания актива дивизии. Едем на повозках — набирается целая маленькая колонна. Около красно-кирпичного здания городского театра — целое скопление повозок, стоят и «виллисы» начальников. Съехался народ со всей дивизии.

Входим в зал. Отвыкли мы от простых вещей — пройтись по фойе, занять место в зрительном зале, диковинно нам видеть даже самый обыкновенный свет электрических лампочек — с зимы, пожалуй, не приходилось.

Открывается собрание. Докладчик, плотный, немного даже грузноватый полковник, то ли из штадива, то ли из политотдела, теперь уж не упомню, водрузив на нос очки и склонившись к бумагам, рассказывает об итогах боев на Курской дуге и ставит задачи в подготовке к новым. Мы, конечно, слушаем внимательно, но ждем конца доклада с некоторым нетерпением: говорят, будет концерт.

И вот концерт начинается. В ярких платьях колоколом, похожие на бабочек, пляшут девушки. Партнеры их — парни в ладных, обтягивающих гимнастерочках и до умопомрачения начищенных сапогах — наверное, это какой-то ансамбль. Мы особенно пристально глядим на танцовщиц: давненько не видывали женщин, одетых не в военную форму, а так, как и пристало быть празднично одетой женщине. Нам немножко грустно: мы смотрим на этих красивых танцовщиц, а далеко, в тылу, наши любимые…

После концерта домой отправляемся не сразу: я уговариваю приехавших со мной на одной бричке пройти по улицам пешком, посмотреть, что это за город такой — Курск. Все же и мы его в какой-то степени обороняли.

Но эта экскурсия не радует нас: дома выглядят неприглядно, у многих стекла выбиты во время бомбежек; в городе голодно — встречается немало изможденных лиц, магазины закрыты, рынок нищенский. Мы решаем прервать осмотр города и возвратиться в Куркино.

…Уже холода — последние дни октября. Полк полностью укомплектован, мы готовы к новым боям. Приходит приказ: грузиться в вагоны на ближайшем к Куркино разъезде. Под полк будет подано два состава, я назначен начальником штаба одного из них. Незадолго до этого я приколол на свои погоны третью звездочку: теперь я уже старший лейтенант.

Серым, холодным утром уходим из Куркино на погрузку. Куркинские жительницы стоят у калиток, провожают нас. У некоторых на глазах слезы. Не только у тех, кто расстается с новонайденным другом. Просто жалеют нас — ведь снова отправляемся на фронт. Глядя на нас, вероятно, думают эти женщины о своих близких.

И вот мы снова в пути. Проезжаем Курск — от него, как и следовало ожидать, поворачиваем на запад, к фронту. Маршрут нам известен только до узловой станции Ворожба, но и так ясно, что едем в сторону Киева, а мы знаем, что наши войска подходят к нему.

Ночью прибываем в Ворожбу. На станции затемнение. Иду разыскивать коменданта станции, чтобы узнать дальнейший маршрут. Нахожу его в глубоком блиндаже вблизи путей и узнаю: мы должны следовать на Конотоп. Ну, ясно, как и думал — едем на Киев.

Конотоп. Маршрут на Нежин. Это уже совсем близко к Киеву. Неужто будем освобождать мать городов русских?

Нежин. Почему-то стоим чрезвычайно долго. По приказу Ефремова из вагона в вагон ходит патруль офицеров нашего полка, выискивают: нет ли посторонних? Оказывается, по пути Ефремов узнал, что с некоторыми из наших лейтенантов решили разделить все фронтовые невзгоды девушки из Куркина — они согласны быть хоть санитарками, хоть рядовыми солдатами, лишь бы не расставаться со своими избранниками, лишь бы быть вместе. Но суровый Ефремов строжайшим образом запретил пополнять полк таким незаконным образом; и молодые офицеры решили провезти своих подруг тайком, в расчете, что на фронте все отрегулируется, каждой девушке в полку найдется дело. Но секрет сохранить не удалось.

И вот финал: на перроне станции Нежин, под охраной солдат местной комендантской службы, тесной кучкой стоят плачущие девчата — их около десятка. А эшелон уже трогается. Девчата стоят со скорбными лицами, глядят, как их милые уезжают без них. Так выполняется приказ Ефремова: всех посторонних высадить и до той минуты, пока эшелон не двинется, не отпускать, чтобы не успели сесть на ходу. Суров этот приказ, жаль отважных куркинских девчат, но как же иначе? Мало ли что нам предстоит, нельзя же без острой необходимости подвергать девушек военным опасностям. Да и ради дисциплины в полку надо расстаться с ними: что же это было бы, если один лейтенант обзавелся боевой подругой, а другой бы ему завидовал, — началось бы соперничество, ревность и вообще бог знает что. Жаль, но иначе нельзя.

…Холодный день, небо свинцово-серое, похоже, что скоро выпадет снег. Выгружаемся на маленькой станции перед Киевом. Дальше поезда уже не ходят: Киев еще в руках немцев. Походной колонной идем по лесным дорогам, вокруг стеной стоит оголенный, по-осеннему угрюмый черный лес. Уже в сумерках по понтонному мосту переходим Днепр. Киев где-то южнее и, если верить карте, не очень далеко. Снова углубляемся в лес. Наконец, останавливаемся в том же лесу, в сосняке. Здесь несколько землянок, судя по тщательности, с которой они оборудованы, недавних немецких. Как и все, я устал от долгого марша и намереваюсь соснуть. Но не успеваю я закрыть глаз, как меня находит Ильяшенко.

— Послушай, — говорит он мне, — может, завтра за Киев воевать, так надо во всех подразделениях провести беседы о нем — что за город, какова история, что значит он для нас, для хода войны. А подготовленных для такой беседы агитаторов нехватка. Будь время — собрал бы, проинструктировал. Но нет его, времени. Так что выручай. Ты же филолог, с высшим… Проведи такую беседу! Сначала в одной роте, потом — в другой.

Как не хочется подыматься! Но надо.

Я выхожу вслед за Ильяшенко.