Прячась в выходящих на площадку дверях, разведчики метнули вниз, в вестибюль, несколько гранат. В полыхнувшем дыму можно было разглядеть, как повалилось несколько солдат в зеленых шинелях, как шарахнулись в стороны остальные.

Но врагов было много, да к тому же они были на этот раз как-то особо напористы. Невзирая на потери, они рвались к лестнице. Уже получил рану в грудь Никулин. Но он не выпустил из рук автомата.

Очереди автоматов и еще несколько гранат, брошенных сверху, немного охладили пыл гитлеровцев. Они уже не пытались пробиться по лестнице, спрятались за выступами стен вестибюля и подняли отчаянную стрельбу. Однако пули их причиняли мало вреда разведчикам, укрывшимся за косяками дверей, выходящих на площадку второго этажа. Поняв это, немцы прекратили огонь. Кажется, наступила передышка…

Нельзя ли теперь оторваться от врага? Не успел Калганов подумать это, как позади в дальнем конце коридора, торопливо протрещал автомат, пули пронеслись над головой, расшибая штукатурку потолка.

Пришлось отбивать атаку и с тыла. Разгорелся бой в коридоре. Одновременно возобновилась перестрелка с теми немцами, которые остались внизу, в вестибюле.

Стреляя частыми, но короткими очередями, — патроны приходилось беречь — разведчики не давали немцам, проникшим снаружи в одну из комнат второго этажа, выйти в коридор. Но те, высовываясь из дверей, все-таки стреляли вдоль коридора.

Как попали гитлеровцы на второй этаж, если вход на него со стороны вестибюля разведчики обороняли так крепко? Очевидно, немцы воспользовались наружной пожарной лестницей, проходящей вблизи окон.

Теперь пятеро моряков находились меж двумя огнями. Оставаться в коридоре было бы гибельно. Отступать же они могли только вверх, на третий и последующий этажи. И Калганов снова дал команду:

— Наверх!

Отстреливаясь, моряки поднимались по лестнице к площадке третьего этажа. Вниз, в гитлеровцев, снова бросили несколько гранат и этим остановили их. Но ненадолго.

Оставляя на ступенях убитых, гитлеровцы, перешагивая через них, упорно лезли наверх. Их было много, и они теснили пятерых моряков все выше и выше — на следующие этажи.

Ранен был в плечо Николай Максименко. Разрывная пуля угодила в ногу Малахову, он уже не мог сам подниматься по лестнице, ему помогали товарищи, а за ним по ступеням тянулся кровавый след. Но Малахов, превозмогая боль, продолжал стрелять, хотя стоять на ногах он уже почти не мог и с каждой минутой все более слабел от потери крови.

Дошла очередь и до Калганова. В разгар перестрелки на лестнице, едва он собрался дать короткую очередь по мелькнувшей внизу на площадке фигуре в зеленой шинели, его словно током дернуло возле правого локтя. В рукаве сразу стало горячо. Пощупал рукав — мокрый. Боль еще не успела прийти, но он понял, что ранен.

— Кровь? — спросил находившийся рядом Максименко. — Перевязать надо!

— Некогда! — отмахнулся Калганов и, неловко действуя раненой рукой, которая уже начала болеть, вновь прижал автомат. Калганов не хотел, чтобы матросы в эти трудные минуты увидели, что ему становится все труднее удерживать оружие.

Теперь из пятерых ранены были четверо. Только Веретеника каким-то чудом пока не задело.

От одной лестничной площадки к другой, поднимаясь все выше, с боем отступали разведчики.

Но вот и отступать некуда: сверху брызнули огнем несколько автоматов. Видимо, немцы и на верхний этаж пробрались по наружной пожарной лестнице.

— Получайте, фрицы! — крикнул Веретеник и, изловчившись, кинул вверх, в дверь, выходившую на лестничную площадку, единственную оставшуюся у него гранату — противотанковую.

Грохот потряс лестницу, всю ее на несколько мгновений окутал горький черный дым. Не дожидаясь, пока дым рассеется, разведчики бросились наверх, туда, где только что разорвалась граната Веретеника. В дверях, ведущих с площадки четвертого этажа в коридор, и дальше по коридору валялись разметанные взрывной волной трупы гитлеровцев, засыпанные обвалившейся штукатуркой. Разведчики заняли здесь новую позицию.

Но сколько еще смогут продержаться они, слабеющие от рай, расстрелявшие почти все патроны, истратившие почти все гранаты? Сколько еще могут продержаться, когда на каждого из них приходится по нескольку врагов, когда враги со всех сторон вокруг дома, а в доме — и внизу, и наверху, у выхода на чердак? Отступать некуда. К своим не пробиться. Что ж, остается сражаться до последнего патрона, до последнего вздоха. Но данные разведки? Данные, добытые с таким трудом и риском, неужели их так и не удастся доставить командованию?

При мысли об этом Калганов, на миг сняв здоровую руку с автомата, тронул у себя за пазухой плотно сложенные листы двух карт. Но тотчас же вновь охватил пальцами приклад: надо стрелять. А патронов осталось совсем мало, лишь на несколько минут боя. Что же будет, когда опустеет последний магазин? Есть еще в запасе пистолет с двумя обоймами. Последний патрон в последней обойме сберечь для себя…

Полыхнувшую в сером сумеречном небе белую ракету увидели не только наши артиллерийские наблюдатели. Ее увидели и те разведчики, которые с нетерпением и тревогой ожидали возвращения товарищей; увидели Чхеидзе и Глоба, уже несколько часов дежурившие у окна на втором этаже дома, в котором занимала позиции наша пехота, и знавшие, где примерно должны переходить передний край при возвращении Калганов и остальные. Чхеидзе и Глоба знали: пять их товарищей будут стараться перейти на свою сторону без малейшего шума, незаметно для врага. И когда они увидели, что недалеко от того места, где намечен переход, над угловым домом на вражеской стороне взлетела ракета, и услышали, как там наперебой застучали автоматы, они догадались, что их товарищи вынуждены принять бой.