Авторитарный режим спасает переходное общество от распада-расползания, помещая его «социальный кисель» в «котелок» своих временных институтов (как правило, корпоративного типа), скреплённых политической волей авторитара. Заботясь о воспроизводстве питательной для себя среды — каковой является социально и политически не структурированное, деинституциализированное общество — авторитарные режимы до поры до времени не препятствуют самому социальному брожению, вызреванию новых отношений и социальных групп, но всячески препятствуют «институциональной кристаллизации» нового «социального вещества». Любой авторитарный режим упорно соскребает налёты новых институтов со стенок своего «рукодельного котелка» (инстинктивно считая их «грязью», «накипью» на своих как бы «политически стерильных» конструкциях) — с каждым годом всё более трудная, неблагодарная и бесперспективная работа. Рано или поздно «налёт» будет таким, что его уже не соскрести. Но это в идеале.

Важно отличать авторитарные режимы в начале и в конце их пути. На первом этапе, оказавшись у власти в расползающемся обществе, авторитарные команды, чтобы выжить, просто следуют общественному спросу, просто спасают общество от разложения, ничего особенно не выдумывая, делая очевидные, простые, на потребу дня, вещи — как и положено «спасательным командам». У авторитарных режимов это получается именно потому, что они не зацикливаются, в отличие от основных политических игроков «транзита», на таких дилеммах как «демократия — диктатура», «социализм — капитализм», «консерватизм — модернизация» и т. п. При таком подходе единовластие лидера, тотальная бюрократизация, вольная коррупция, фиктивная демократия, вульгарный популизм и многие другие авторитарные безобразия не являются следствием произвола, некомпетентности или средством насилия над людьми, а наоборот, предстают адекватными, опирающимися на общественный спрос, инструментами стабилизации в разбалансированном обществе.

Однако с приходом стабилизации «методы спасательных команд» становятся всё более неуместны. Вместе с элементарным «налаживанием жизни» в обществе размораживаются и естественные модернизационные процессы и естественная консервативная реакции на них. Общество перестаёт быть толпой потерявшихся младенцев, стремительно делится по интересам, структурируется, воспроизводит естественную и разнообразную сложность. Медленно, но верно формируется ново-старый политический маятник. Всё больше «просыпается» людей, которых начинают волновать дилеммы, подобные перечисленным выше. А вокруг всё те же временщики, бюрократы и симулянты. И ничего другого большинство этих людей делать не умеют, кроме как быть самими собой — уж очень жестким был отбор в авторитарной «кузнице кадров».

С этого ощущения многими «социальной тесноты и дискомфорта» от всё большего несовпадения с режимом начинается второй этап авторитарного правления — этап стагнации и разложения, отторгаемого обществом недавнего спасителя.

Водоразделом между первым и вторым этапом авторитарного правления можно считать исчерпание народной любви к лидеру. Исчерпание именно любви: утрата веры и надежды в «гаранта всего» (прагматическая, осторожная поддержка ещё может длиться какое-то время). «Исчерпание любви» — процесс метафизический, и происходит он не столько потому, что режим как-то конкретно провинился, а, прежде всего, от общей его неуместности, неадекватности, старорежимности — общественной никчёмности. Ну и, конечно, потому, что чем дряхлее, беспомощнее и не нужнее — тем дурнее, а иногда и злее. Режим всё большему числу людей видится политически безобразным, бесполезным, нестильным, неэффективным, невыгодным и тому подобное, в зависимости от социальных статусов, политических пристрастий и темпераментов.

Представьте себе: если бы с конца 90-х правящий режим в России продолжал навязывать обществу «настоящую демократию», «настоящий федерализм», «настоящий рынок» — страна, будучи социально не готовой к этим цивилизационным форматам, просто бы развалилась во всех возможных смыслах. Но и классическую диктатуру, и новый тоталитаризм как «выход из 90-х» общество тоже бы уже не проглотило, да и не потянуло бы. В результате «авторитарный центрист» Владимир Путин попал в точку.

Есть, правда, и другой подход: Да, нужно было изо всех сил всё-таки настаивать на «настоящей демократии, настоящем федерализме, настоящем рынке». В результате неокоммунисты и неофашисты, паразитирующие на всеобщем избирательном праве в недемократической стране; местные царьки, паразитирующие на «федерализме» в падшей империи и олигархи-приватизаторы, паразитирующие на «свободе рынка» в нерыночном обществе, совместными усилиями действительно ввергли бы страну в реальную национальную катастрофу, с политическим распадом, коммунальным хаосом и локальными гражданскими войнами. Но именно пройдя через очистительное горнило национальной катастрофы, Россия получила бы шанс на стремительное «национальное возрождение на здоровой социальной основе». Старый «общественный договор» между элитами и населением, обременённый всякими социалистическими и либеральными благоглупостями, был бы обнулён и заключён новый, без иллюзий, на основе простых, гиперреалистических взаимных ожиданий, выкованных в хаосе катастрофы.

Примерно так может выглядеть современная социальная утопия — суперобщество, рождённое в очистительной катастрофе, в жестоком социальном отборе, в трагедии, зачищающей сознание от многовековых иллюзий.

Но никто не гарантирует, что Россия выйдет «Россией» из национальной катастрофы.

А кто сказал, что «Россия» по-прежнему является основополагающей ценностью в России.

И так далее.

Одним словом: «личность Владимира Путина важнее для общества, чем институты государства». В этом нечаянном афоризме Сергея Маркова — всё, что вы хотели знать об авторитарных режимах. Но важно понимать, что в начале двухтысячных эти слова — сама правда; в конце двухтысячных — это констатация не очень приятного факта; а в начале дветысячидесятых — это призыв к срочным переменам.