В любом случае Керенский наступал уже на изрядно проржавевшие грабли — в феврале по этому же маршруту пытался протолкнуть «карательные» эшелоны Николай II, в августе — генерал Корнилов. Как известно, грабли имеют свойство бить только в одну точку.

Тем временем почти бескровно в полдень 25 октября отряд ВРК появился в Мариинском дворце, где шло заседание Временного совета Российской республики (Предпарламента), и попросил очистить помещение. На что один из чиновников записал в дневнике: «Предпарламент был очень вежливо разогнан. Вообще большевики пока ведут себя очень вежливо». Чуть позже также «вежливо» был взять Зимний дворец, где с женским батальоном уже не церемонились. На II Всероссийском съезде Советов большевики поставили всех уже перед свершившимся фактом — власть наша! Меньшевик Юлий Мартов (член разогнанного Предпарламента) робко предложил им поделиться властью — чтобы в новом правительстве была представлена «вся демократия». Троцкий поднял его на смех — с кем там делиться властью: «вы — жалкие единицы, вы — банкроты, ваша роль сыграна, отправляйтесь туда, где вам отныне надлежит быть: в сорную корзину истории!».

Мрачный итог подвел философ Василий Розанов: «Русь слиняла в два дня. Самое большее — в три… Ничего в сущности не произошло. Но все — рассыпалось».

Переворот, как и следовало ожидать, не признал донской атаман Каледин, в тот же день выступивший с обращением, в котором объявил его преступным, и заявил, что впредь до восстановления законной власти в России Войсковое правительство принимает на себя всю полноту власти в Донской области. При этом в Новочеркасск приглашались все бывшие министры и члены Предпарламента для организации отпора узурпаторам. На Дону было объявлено военное положение, в 45 населенных пунктах разместили войска, начался разгон Советов, были арестованы делегаты-большевики, вернувшиеся со II Съезда Советов.

Приглашались и бывшие корниловцы, хотя сам атаман до определенного момента самоубийцей не был и понимал шаткость своего положения на бурлящем Дону. Если Круг и казачья верхушка были в основном за него, то фронтовики и бедное казачество, распропагандированные левыми, косо смотрели на «генералов» и «кадетов». Номинально располагая внушительными вооруженными и организованными силами (60 кавалерийских полков и конных батарей общей численностью свыше 100 тысяч сабель), Каледину на деле сложно было на кого-то стопроцентно рассчитывать. Городские гарнизоны были почти сплошь за большевиков, фронтовики — в лучшем случае пацифистски настроены и воевать за «кадетов» не собирались. Так что те 45 населенных пунктов, в которые были введены вроде как верные Каледину подразделения, еще непонятно, кому были верны.

Приходилось балансировать между уставшим от трехлетней войны казачеством, агрессивно настроенными на Дону многочисленными иногородними и городским пролетариатом и зажиточными жителями низовых станиц, крайне отрицательно относящимися как к революции вообще, так и к надеждам донских иногородних на получение казачьих земельных наделов. Иногородних и крестьян на Дону было 48 % от всего населения, и им мало было раздела 3 млн десятин помещичьей земли. Хотели переделить и казачью землю. Вместе с 10–11 % рабочих они уже составляли большинство.

В этом плане атаман крайне нуждался в надежных войсках, которыми могли бы стать корниловцы и бегущие на Дон антибольшевистски настроенные офицеры. Однако он вынужден был считаться с тем, что в самом Кругу единомыслия не было. Часть членов правительства была самостийно настроена, надеясь под революционный шумок вернуть себе древние еще допетровские привилегии, и планировала договориться с узурпаторами-большевиками о предоставлении Дону автономии. А как раз в этом плане корниловцы им очень мешали — Ленин и Ко не стали бы вообще говорить с Кругом, приютивших у себя их откровенных врагов.

Каледину приходилось быть крайне деликатным и не брать на себя лишних обязательств, приглашая на Дон явных союзников. В переписке с быховскими сидельцами и генералом Алексеевым атаман своих симпатий не скрывал, но и от всяких конкретных обязательств воздерживался. Он не возбранял появление в Области Войска Донского всех недовольных центральной властью, но честно предупреждал, чтобы особых иллюзий не питали. С Дона, конечно, выдачи нет, но и ждать от Дона ощутимой помощи тоже было бы слишком самонадеянным. Сам атаман вроде бы обеими руками за, поддерживает и цели, и методы борьбы за успокоение России, вплоть до самых жестких, только вот, пардон, это уже не 1905 год, казачки шашки и нагайки безголово использовать не хотят. Только за весьма осязаемую плату. «Диктатура пролетариата», «земля и воля», «свобода, равенство и братство» им безразличны — своего хватает на Дону, хоть заешься. Однако мир с германцем и вожделенная Воля, так, как понимается она в древней казачьей традиции, — это уже то, о чем можно торговаться. Мода на создание самостийных государств нравилась всем, тем более что в Области Войска Донского своих ресурсов хватило бы для безбедного существования любого государства — зерно, уголь, металлургия, скот, лошади, рыба, порты, транзитное географическое положение. При умном хозяйствовании было достаточно соблазнительно отделить от развалившейся империи такой роскошный ломоть территории и править им в «свой карман». В Новочеркасске быстро подхватили «парад суверенитетов» (о своей независимости объявили Финляндия и Украина, об автономии — Эстония, Крым, Бессарабия, казачьи области, Закавказье, Сибирь) и со своей стороны намеревались прирезать к Области украинскую часть Екатерининской железной дороги и Царицын с Камышином. От большевиков же хотели просто отгородиться кордонами, надеясь, что «красное колесо» не протолкнется сквозь частоколы казачьих пик.

Но время наступило такое, что казаки не только воевать уже не хотели, но и готовы были получить Волю из рук хоть союзников, хоть германцев, хоть самого дьявола. События, происходившие в Петрограде, их нимало не волновали, свой курень ближе.

Как писал известный политик Николай Львов: «атаман не имел единоличной власти, а был лишь председателем правительственной коллегии из 14 старшин, избранных каждый Кругом в отдельности. В то время как требовалось сосредоточение всех сил, не было правительственного центра; отсюда разброд и вырывание власти из слабых рук. Правительство, вместо того чтобы представлять из себя силу, само искало опоры и шло на соглашения то с иногородними, то с крестьянами, то с революционной демократией, то, наконец, и с большевиками… на Дону поднялась травля на атамана Каледина и его помощника Богаевского. Их… обвиняли, что «они держут руку помещиков и заключили соглашение с кадетской партией против народа».

Каледин понимал, что его атаманский пернач в настоящее время не только никому не защита, но уже никому и не указ.

Вероятнее всего, он был единственным реалистом среди всех отцов-основателей «Белого Дела».

Однако генерал был человеком чести и счел себя обязанным поддержать старых однополчан и союзников. Двери его атаманского дворца были открыты для корниловцев. Даже для таких, как прапорщик Завойко.

Каледин, избранный в ноябре членом Учредительного собрания (по Донскому избирательному округу), обратился в Ставку с просьбой отпустить арестованных генералов на поруки Донского правительства, определив им размещение в станице Каменской. Интересный выбор, учитывая, что именно Каменская являлась центром всех пробольшевистски настроенных казаков-фронтовиков. Впрочем, не исключено, что это был лишь маневр, чтобы таким образом замазать глаза Могилеву — похоже, что между Калединым и Корниловым существовала договоренность о том, что генералы в пути просто «потеряются», дабы не ставить в неловкое положение само Донское правительство.