Бесполезно. В начале февраля Нуланс вместо помощи Алексееву и Добрармии, которые ХОТЕЛИ продолжать войну с Германией, отправился к Льву Троцкому, который УЖЕ провозгласил «ни мира, ни войны» с предложением финансовой и технической помощи, лишь бы большевики продолжили сдерживать германские армии.

Совнарком, неплохо финансировавшийся из немецкого генштаба, поднял посла на смех. Украина уже начала переговоры с Германией, надеясь с ее помощью отхватить жирный кусок России — в том числе Ростовский и Таганрогский округа. Лишь подписание з марта «похабного» Брестского мира открыло глаза Нулансу на истинное положение вещей. Но было поздно. Добровольческая армия с Дона уже ушла.

Латать «тришкин кафтан» было бесполезно. Становилось понятно, что в боях под Ростовом и Новочеркасском можно лишь положить всю едва зародившуюся Добрармию, а вместе с ней и идею. Появление под Ростовом кавалерии большевиков, против которой полусотня Гершельмана смотрелась комично, стало переломным моментом в обороне Дона. Кавалерия полностью поменяла «стратегию» войны за узловые станции и могла запросто совершать глубокие обходы и рейды в тыл, что в корне меняло обстановку.

Ожидаемого массового притока офицеров в Добрармию не произошло, казачество на призыв атамана не поднялось. С нежелающего самому себя защищать Дона нужно было уходить на Кубань, где атаман Филимонов вроде бы как контролировал ситуацию. Об этом без обиняков и заявили Каледину, выхода у которого уже не оставалось.

28 января Каледин издал обращение к жителям области:

«…Наши казачьи полки, расположенные в Донецком округе, подняли мятеж и в союзе со вторгнувшимися в Донецкий округ бандами красной гвардии и солдатами напали на отряд полковника Чернецова, направленный против красногвардейцев, и частью его уничтожили, после чего большинство полков — участников этого подлого и гнусного дела — рассеялись по хуторам, бросив свою артиллерию и разграбив полковые денежные суммы, лошадей и имущество».

«В Усть-Медведицком округе вернувшиеся с фронта полки, в союзе с бандой красноармейцев из Царицына, произвели полный разгром на линии железной дороги Царицын — Себряково, прекратив всякую возможность снабжения хлебом и продовольствием Хоперского и Усть-Медведицкого округов».

«В слободе Михайловне, при станции Себряково, произвели избиение офицеров и администрации, при чем погибло, по слухам, до 80 одних офицеров. Развал строевых частей достиг последнего предела и, например, в некоторых полках Донецкого округа удостоверены факты продажи казаками своих офицеров большевикам за денежное вознаграждение…»

Продажа офицеров — совершенно немыслимая прежде вещь на Дону шокировала и наводила на мысль об окончательной деградации некогда главной «опоры трона». У Кал едина опустились руки, ждать помощи ему было уже не от кого.

Он пытался лавировать между различными политическими силами, сколачивая широкую коалицию. Было создано правительство, в котором по семь портфелей принадлежали казакам и иногородним. Ему не верили. Иногородние жаждали не передела в свою пользу лишь 3 млн помещичьих десятин, а полного раздела «по справедливости» всей казачьей земли. На это им был показан затейливый казачий кукиш — коалиция разваливалась.

Атаману ставили в вину, что он задумал «отделиться от России». Тот объяснял: «Не признав власти комиссаров, мы принуждены были создать государственную власть здесь, к чему мы никогда раньше не стремились. Мы хотели лишь широкой автономии, но отнюдь не отделения от России».

Никто не верил. Более того, Донской областной крестьянский съезд постановил разоружить и распустить Добрармию как раздражающий фактор в переговорах с большевиками. С огромным трудом Каледину и Богаевскому удалось переубедить делегатов, доказывая, что основной целью армии является защитить Донскую область и довести страну до Учредительного собрания. Сама же она ни в коем случае не является защитницей «старого режима».

Искоса глядели даже добровольцы, которые в большинстве все же были монархистами и не видели «особого дерзания» со стороны атамана на формирование собственных сил. Из кого ему их было формировать, если казаки спали и видели себя на теплой печке после трех лет мировой бойни.

Заполонившие Новочеркасск общественные деятели со своей стороны осуждали медлительность в деле «спасения России», политиканство и лавирование донского правительства. Тут уж Каледин не выдержал:

«А вы что сделали?.. Я лично отдаю Родине и Дону свои силы, не пожалею и своей жизни. Но весь вопрос в том, имеем ли мы право выступить сейчас же, можем ли мы рассчитывать на широкое народное движение?.. Развал общий. Русская общественность прячется где-то на задворках, не смея возвысить голоса против большевиков… Войсковое правительство, ставя на карту донское казачество, обязано сделать точный учет всех сил и поступить так, как ему подсказывает чувство долга перед Доном и перед Родиной».

29 января атаман собрал правительство, пригласил и московских общественных деятелей. На заседание не прибыл Корнилов, объяснив это тяжелым положением под Ростовом (вероятнее всего, генерал понимал, что делать в Новочеркасске ему уже нечего), прислал вместо себя Лукомского, который вместо помощи попросил вернуть Юнкерский батальон. Атаман запросил данные, сколько в таком случае его подчиненных останутся на фронте защищать столицу донского казачества. Ему сообщили — 147. Из 100 тысяч отчаянных шашек, которые донцы без напряжения выставляли на германскую войну. В станицах фронтовики не верили старикам и не подчинялись им, доходило до братоубийственных конфликтов. Это был конец.