И пошел мужичок, примерно, к нам в Белокаменную, пошел с одной котомкой да с тою смышленостью и уменьем приноравливаться всюду, куда ни поверни, – этими двумя способностями, которым мы сами в себе не надивимся. Таким гостям всегда есть место в Москве. Владимирец принялся за плотничество, в офени {26} или в кулаки пошел, а то «по ягоду, по клюкву» стал распевать; ярославец сделался каменщиком, разносчиком, сидельцем в гостином дворе и, наконец, трактирщиком; ростовец поступил на огороды; тверитянин с рязанцем явились как простые чернорабочие, поденщики [1] ; туляк принес с собой ремесло коновала, а костромич и галичанин – бондарное мастерство или кровельное со стекольным; корчевец начал точать сапоги; подмосковный – искусник на все руки: и в извозе ездить, и с лотком на голове ходить; коломенец, сверх того, печет калачи и на барки нанимается; можаец с звенигородцем – летом мостовщики, а зимою ледовозы, пильщики, дровоколы. Из широких степных губерний, где человеку только что в пору управиться с благодатною землею, к нам не ходит никто. С недавних пор стали похаживать белорусские крестьяне, да они большею частью работают на чугунке [2] , так поэтому и нейдет им быть в счету московских пришельцев [3] .

Но ни в Москве, ни в Петербурге нет гостей многочисленнее ярославцев, и никто так сразу не бросается в глаза, как они. Не подумайте, однако, чтобы их выказывало высокое о, на которое усердно напирает ярославец у себя дома; нет, благодаря своей переимчивости он, живя в Питере, сумеет объясниться и с чухною [эстонцы и финны до революции 1917 г.] и с немцем; а свести понемногу, как пообживется, свое родное о на московское а ему уж не трудно. Отличие его совсем не то.

Взгляните на этого парня: кудрерусый, кровь с молоком, смотрит таким молодцом, что хоть бы сейчас поздравить его гвардейцем; повернется, пройдет – все суставы говорят; скажет слово – рублем подарит; а одет – точно как будто про него сложена песня: «По мосту, мосту, по калиновому» – и кафтан синего сукна, и кушак алый, и красная александрийская рубашка, и шелковый платок на шее, а другой в кармане, и шляпа поярковая {27} набекрень, и сапоги козловые со скрипом. Так бы и обнял подобного представителя славянской красоты! Это и есть ярославец белотельный, потомок тех самых людей, которые три пуда мыла извели, заботясь смыть родимое пятнышко.

Да вот вопрос: откуда же взялась у него, конечно, не молодцеватая выправка, с которою он, знать, родился, – а та щеголевая одежда, что далеко не по карману и обычаю крестьянскому? А вот откуда. Между всеми столичными пришельцами и с огнем не найдешь никого смышленее ярославца. Примется он, положим, за розничную торговлю с единственным рублем в кармане, поторгует месяц, много два, серым товаром, а потом у него заведутся и деньжонки и кредит, и пойдет он разнашивать «пельсины, лимоны хороши, коврижки сахарны, игрушки детски, семгу малосольну, икру паюсну, арбузы моздокские, виноград астраханский» – товар все благородный, от которого и барыш не копеечный. Наймется ли ярославец в сидельцы, и тут он умеет зашибить копейку, не пренебрегая, впрочем, выгодами своего хозяина. А что за ловкость у него в обращении с покупателями, что за уменье всучить вещь, которая или не показалась вам, или нужна не к спеху, но к которой вы попробовали прицениться! Что за вид простосердечия в божбах и истины в уверениях насчет доброты товара! Какое мастерство в знании, с кого можно взять лишнее, кому следует уступить, с кем необходимо поторговаться до упаду! Как раз применяется к нему поговорка: «ласковое телятко две матки сосет». Прошу не считать этих похвал преувеличенными: ярославец мне не сродни, взяток я с него не брал и говорю чистую правду. Не угодно ли сравнить его с любым разносчиком, вот хоть с этим яблочником, которого по ухватке сейчас видно, что не ярославской породы.

– Почем за десяток?- спрашиваете вы у мешковатого продавца.

Он объявляет цену, вы торгуетесь, он подается упрямо, как медведь, цедит слова сквозь зубы, чуть-чуть не грубит; настоящий мужичина.

– Пропадай ты и с яблоками! – говорите вы в заключение, не поладив с разносчиком.

– Сами, барин, дорого оченно покупали, – отвечает он в свое оправдание, которого, разумеется, вы и знать не хотите, желая вопреки пословице купить дешево и мило. Этими качествами всегда готов услужить ярославец.

Подходит к нему покупатель мало-мальски почище одетый, он и шапку долой, и благородием повеличает, если не довольно ходячего «сударя». Запросит он бессовестно, но зато можете торговаться с ним сколько душе угодно. У него на все есть резоны.

– Сами изволите видеть, какой товар. Дадите дороже, такого не купите. Во рту тает словно ананас, хоть бы королю на стол. Закутайте, сударь, опробуйте, и денег не возьму, коли не одобрите.

– Хороши, да дороги….

– Поверьте честному слову, один грош на десяток наживаю. Как перед богом, сударь, торговля такая стала, хоть в деревню ступай… А уж каких яблок отберу я для вашей милости, что ни на есть самых лучших. Только лишь для почина, не за продажею дело стало.

Неловко не купить у такого славного парня. А «почин, который дороже денег», и уважение к вашей милости продолжаются у ярославца целый день; под исход же товара он начнет продавать «для вечера». И благодаря своей догадливости он всякий день возвращается домой с порожним лотком, между тем как нерасторопный его сотоварищ, который виноват лишь тем, что природа отказала ему в даре слова и лисичьей натуре, приходит на ночлег усталый, нагруженный – только не деньгами, а нераспроданным товаром.

Тайна превосходства ярославца заключается главнейше в том, что он вполне смекнул торговую аксиому: «отнюдь не должно упускать покупателя, если навернулся он». Поэтому он чрезвычайно учтив и низкопоклонен не с одними «сударями», но со всяким, даже со своим братом, серокафтанником. Он кланяется не кафтану, а карману. Одного он чествует «купцом» (преимущественно дородных покупателей), другого «почтеннейшим», третьего «добрым молодцем»; покупательницы у него кто «умница», кто «красавица» и уж никак не ниже «тетеньки». Политичный человек наш ярославец!

Нередко выручает его и прибаутка. Послушайте присказки блинника, звонко выкрикивающего свой товар:

И народ окружает весельчака предпочтительно перед другими разносчиками, потому что для рабочего человека случай посмеяться от души стоит в ину пору рюмки водки; клюква и патока любезны ему не столько сами по себе, как потому, что всегда сопровождаются песнями и прибаутками.

Не гневайтесь, читатель, что я осмеливаюсь занимать ваше внимание таким ничтожным человеком, как блинник, который и сам, чувствуя свое незавидное положение, не дерзает показываться в порядочном уличном обществе. Не знаю, случится ли вам когда услыхать, что в старинные годы один ярославец, начавший свое торговое поприще с блинным лотком, передал наследникам до полумиллиона рублей капитала, а другой, торговавший сперва яблоками-мякушками, добился под конец своей жизни до трехсот тысяч годового дохода; для меня же эти два факта служат лучшим оправданием и дают законное право продолжать беседу о ярославцах.