– Так не подам же, – решительно произнес мальчишка. – Знаем мы тебя: на даровщинку любишь. Покажи деньги, и подам.

Вероятно, зная по опыту, что дальнейшая настойчивость будет бесполезна, неопределенный человек разжал кулак, в котором скрывалось несколько серебряной мелочи и медных денег, и с гордостью показал их служителю-скептику.

– А, видно, месячное получил, – произнес этот последний, тряхнул кудрями, и через минуту желанная стопка вместе с трубкою явилась к услугам гостя.

Залпом осушив стопку и жадно затянувшись табаком, неопределенный человек начал считать свою казну и распределять бюджет предполагаемых расходов: «Хозяйке полтинник, за подметки три гривенника, жилетку выкупить это всего целковый с пятачком; на баню, хлеба два фунта, селедку, шкалик… Э, хватит на все; а там даст бог день, даст и пищу».

– Эй, человек! – закричал он повелительным голосом, который, может быть, очень шел к нему когда-то, а теперь был театральной выходкой, вызывавшей, впрочем, не смех, а грустную улыбку, – челаэк! дай мне, братец, еще стопку и получи деньги за две.

Подбежавший мальчишка с комическою вежливостью спросил:

– Что прикажете, сударь, ваше благородие?

Неопределенный господин повторил свое требование, прибавив:

– Да трубку Жукова!

– Жукова нет.

– Как нет?

– Так. На всех проходящих и Маслова не напасешься. Жукова- то стоит копейку серебром.

– На, возьми деньги и не ори, только дай мне Жукова, настоящего. Слышишь?

– Вишь как разгулялся попрошайка! – проворчал мальчишка, удаляясь.

В это время мимо неопределенного господина проходила какая-то голубая шаль.

– Дуня, не хочешь ли выпить? – сказал он ей так ласково, как позволял его неприветливый голос.

Она небрежно взглянула сперва на господина, потом на скудное угощение, стоявшее перед ним, и еще небрежнее отвечала:

– Что пить-то? Самому облизнуться нечем! – и пошла дальше.

Саввушка покачал головой и задумался. «Видно, что жил прежде на благородную ногу, совсем другой был человек, и хороший, может быть, человек. А теперь всякий щенок помыкает тобой как мочалкой. Думаете, не понимает он? Нет, все понимает; да что станешь делать-то? Выпьешь с горя… А на завтра хлеба нет, руку протягивать ступай… Да, не в осуждение будь сказано. Все мы транжирим… Правда, что трутнем жить не годится. Шел бы куда-нибудь в писаря или к какой ни на есть должности, все бы имел себе кусок хлеба, сыт и одет был бы завсегда, не ходил бы в этаких лохмотьях. Жаль человека… Да ведь и то надо взять в рассуждение: забыл он стыд и совесть, упал в грязь – так и поднять его никто не хочет, всякий стыдится с ним компанию иметь. А что бы сказать ему доброе слово: “вот, дескать, ты заблудился, замарал свою честь и скоро сгибнешь как капустный червь; дай, дескать, выведу я тебя на истинный путь, на прямую дорогу, помогу тебе по-христиански, а ты помолись за меня богу. Читал, дескать, ты о заблудном сыне? Покайся же: никто как не бог”… Ведь из мертвых воскресил бы погибшего человека, а себе заживо приготовил место в раю. Да!.. Что и говорить! Добрые люди, знать, нынче повывелись. Всякому лишь до себя, своя печаль больна, а чужое горе легко и слезинки для него жаль… Охо-хо-хо! То ли дело наша трудовая копейка – любезная вещь! Профуфырился сегодня, так завтра и зубы на полку, и работай до поту лица, неделей наверстывай дневной прогул… Да кусок хлеба все-таки есть, пока бог не отнял рук. Вот мужички-то пируют: известно, дома годилась бы полтина-другая; да ведь отчего ж и не поотважить себе, не разделить времени с хорошим человеком?..»

И полный охоты высказать вслух свои мысли, обменяться с кем-нибудь изъявлениями дружбы, Саввушка двинулся было к мужичкам в намерении разделить с ними компанию; но тот-час же остановился. Миролюбивая дотоле беседа угольников неожиданно приняла воинственный характер: один из них, захмелев порядком, порывался выместить на своем товарище какую-то давнюю обиду; тот, защищая свое лицо и особенно бороду от его порывов, отмахивался кулаками и грозил своротить салазки зачинщику ссоры; а третий разнимал бойцов.

– Ах, галманы! – с негодованием произнес Савушка, – и напиться-то как следует не умеют.

Но доброе начало взяло верх в междоусобной брани друзей. При посредстве буфетчика, который не позволял, чтобы в его заведении происходили «бесчинства и дебоширства», они помирились, запили мировую и, схватившись все трое рука с рукой, чинно убрались из заведения, затянув на походе: «Вот мчится тройка удалая».

Таким образом это происшествие кончилось счастливо, и Саввушка в знак своего удовольствия решился разориться еще на бутылку: «Куда ни шла. Не всякий день пируешь: в кои-та веки пришлось…» – говорил он сам себе для успокоения совести, которая шептала, что довольно и пора бы идти домой.

Между тем посетители заведения беспрерывно менялись; почти каждую минуту входили и уходили новые лица, и рассмотреть их всех недостало бы ничьих глаз; песни не умолкали, шум не уменьшался, веселье росло разливанным морем. Чувствовал Саввушка, что и его как будто подмывает отколоть какую-нибудь штуку – песню ли затянуть или пройти трепака, так чтобы все суставчики заговорили. «Да ведь стыдно будет, если на старости лет осрамишься; и куры засмеют… Так не осрамлюсь же, пройду таким козырем, что на-поди!» – решительно подумал подгулявший Саввушка и приготовился было стать в пару с одним сапожником, который «дробь» отхватывал так, что стекла дрожали, как вдруг в заведение – не вошел, а влетел молодец-молодцом красивый парень в щеголеватом палукафтане, перетянутый цветным платком, в шапочке-мурмолке набекрень, с гармонией в руках, – влетел с присвистом, напевая «Камаринского». Следом за ним ввалился лихач-извозчик.

– Гуляка приехал! – пронесся шепот по полпивной, и на минуту все приутихло, с любопытством обратив глаза на нового гостя.

Нисколько не смущаясь этим вниманием и считая его, по- видимому, заслуженным, молодчик сел за стол (извозчик рядом с ним) и на всю лавочку крикнул:

– Эй, пива!

– А, Фединьке наше почтение! – радостно сказал буфетчик, – как поживаешь?

– Живем, не мотаем, добрых людей уважаем, и денежки у нас водятся, – отвечал молодчик. – Пива давай, Михал Михалыч, целую дюжину разом ставь сюда! Да смотри, чтоб не «сливки»…