Она начала с самого конца коридора. Меняла капельницы делала уколы, возвращаясь за новым шприцем в комнату медсестер. Свет был потушен, горело лишь несколько лампочек, и когда она выходила из палаты, где в бреду стонал мальчишка-наркоман, ей показалось, что в коридоре мелькнула чья-то тень. Ходячих больных на этом этаже не было, и медсестра побежала на пост щелкнула выключателем. В пустом коридоре вспыхнул ослепительно яркий свет, и она успокоилась — показалось…

С полным шприцем она вошла в палату очередного пациента, вернее, пациентки. “Особо тяжелый случай, — вспомнила она пометку лечащего врача: множественные повреждения внутренних органов…”

В палате свет не выключали — Джози по-прежнему была без сознания, и лампа ей не мешала. На белоснежной подушке в обрамлении густых черных волос — мертвенно-бледное лицо.

“Красивая была”. — Сестра с любопытством рассматривала Джози. В больнице говорили, что Джози раньше фотографировали для журналов мод, потому что у нее божественная фигура.

“Теперь, если и выкарабкается, — равнодушно подумала медсестра, — уж ни на что не будет годна”. Отыскав тускло просвечивающуюся сквозь тонкую кожу худой руки синюю ниточку вены, она сделала укол. Медсестра не успела до конца опорожнить шприц, как поняла: что-то случилось. Лежавшая спокойно больная вдруг повернула голову, левая рука стала бесцельно шарить на кровати. Искалеченное тело Джози напряглось, лицо побагровело, словно она предпринимала какое-то чудовищное усилие, но эта борьба была недолгой. Напряжение исчезло, рука бессильно повисла, голова упала набок.

Медсестра бросилась считать пульс — он не прощупывался, сердце остановилось.

Первое побуждение — бежать за врачом — медсестра подавила в себе. Она работала в больнице пятнадцать лет и не лишилась хладнокровия.

Что она скажет врачу?

Она завернула шприц в салфетку: его следовало как можно скорее уничтожить. Медсестра не могла ошибиться: она набрала в шприц то лекарство, которое назначил врач. Но эта темная фигура в коридоре… Ее никто и слушать не станет, скажи она, что кто-то добавил быстродействующий яд в шприц предназначенный для Джози. Она лучше промолчит. Пациентка была настолько плоха, что вряд ли кого удивит ее смерть. Обнаружить яд — дело непростое, больница перегружена, патологоанатомы тоже. Джози уже все равно не поможешь, подумала медсестра, закрывая дверь ее палаты.

Она спустилась на первый этаж и выбросила разобранный на части шприц в туалет.

Плиммер всегда стригся в небольшой, неприметной парикмахерской отеля “Шератон — Карлтон” — всего в квартале от Белого дома. В отличие от всех других американских парикмахерских здесь стены были увешаны фотографиями с трогательными посвящениями владельцу заведения и одновременно главному мастеру — Милтону Питсу. С многочисленных фотографий на клиентов смотрели лица, известные всей стране. Питс приводил в порядок головы трех президентов, бесчисленного количества их помощников, государственных секретарей, министров. Нынешний вице-президент стригся у него лет двенадцать. Два раза в месяц Питс приезжал стричь президента. А дважды в неделю — во вторник и в четверг — стриг его подчиненных в маленькой комнате в цокольном этаже западного крыла Белого дома. Плата была умеренной — пятнадцать долларов.

Другим клиентам, в том числе Плиммеру, услуги Питса обходились дороже, но высокая репутация этого элегантно одетого парикмахера с зачесанной назад, отливающей серебром шевелюрой и короткими седыми усами оправдывала любые расходы.

Секретарь Плиммера записал его к Питсу на послеобеденное время, и сенатор отправился в отель “Шератон — Карлтон”, уверенный, что не встретит там никого из знакомых. После своей речи Плиммер воздерживался от встреч с коллегами, выжидал. Он чувствовал себя неуверенно, впервые выступив против президента.

Возле парикмахерской неприятная встреча все же произошла. Перед Плиммером у Питса стригся Дуглас, с которым они чуть не столкнулись в дверях. Дуглас поздоровался преувеличенно вежливо, заметил, что сенатор, видимо, еще не совсем оправился после болезни, потому что выглядит явно неважно, и тут же попрощался.

Да, Плиммеру, видно, уже не стать председателем президентского избирательного комитета. Назначение, которое сулило неплохие перспективы и на будущее — предыдущий председатель избирательного комитета получил пост директора ЦРУ, — не состоится Вспомнив злосчастные пленки, Плиммер тяжело вздохнул. С них все началось.

Первый день завершился для Бертиса Холла разочарованием. В пять часов вечера Диркс сел в машину и поехал прямо домой.

Вернувшись к себе, Холл обнаружил насмерть перепуганную, заплаканную жену у телефона — она собиралась звонить в полицию, решив, что с ним что-то случилось. В разгар объяснений позвонил Роджер Эберли, предложил встретиться. Холл был рад услышать его ровный, дружелюбный голос.

Утром Эберли приехал в контору к Холлу.

— Глаза у вас совсем больные, — заметил Эберли, пожимая адвокату руку. — Неплохо было бы вам отдохнуть.

Холл отмахнулся:

— Сейчас не до этого.

— Напрасно, напрасно, — пожурил его Эберли. — Учтите: торопливость в еде, мысли о работе во время, отпуска, стремление делать сразу несколько дел — вернейшие признаки стресса, которого нам с вами, кабинетным людям, надо бояться как огня.

Холл улыбнулся, но ему было не до смеха. Он вспомнил разговор с патологоанатомом, который по его просьбе занимался выяснением причин смерти Уэстлейка. В рассуждениях патологоанатома тоже фигурировало понятие стресса…