Бригид поглаживает директрису по плечу, и та застывает от этого проявления сочувствия.

— Но, тем не менее, вандализм прощать нельзя, — заявляет миссис Найтуинг.

— Бедная старая сумасшедшая, — говорит Бригид. — Она выглядит такой же изношенной, как мой носовой платок.

На лице директрисы отражается сожаление. Она кладет в корзину еще одну коробку песочного печенья.

— Ну вот, достаточно. Не хочет ли кто-то отнести это…

— Я пойду! — вырывается у меня, и я хватаюсь за ручку корзины, пока никто другой не успел этого сделать.

Небо грозит дождем. Облака собираются в сердитые кучи, готовые выплеснуть свою ярость. Я торопливо иду через лес к стоянке цыган, крепко держа корзину. Цыганки совсем не рады видеть меня. Они складывают руки на груди и обжигают меня подозрительными взглядами.

— Я принесла немного еды и лекарств для матери Елены, — объясняю я.

— Не надо нам вашей еды, — говорит пожилая женщина, в длинные косы которой вплетены золотые монеты. — Она marime — нечистая!

— Я просто хотела помочь, — растерянно произношу я.

Картик говорит что-то женщинам на цыганском языке. Те пылко возражают; я слышу слово gadie, произносимое с горечью, и женщины то и дело посматривают на меня, сильно хмурясь. Но наконец женщина с длинными косами соглашается пропустить меня к матери Елене, и я спешу к ее фургону и дергаю за веревку колокольчика, подвешенного на гвозде.

— Войдите, — слышится слабый голос матери Елены.

В фургоне пахнет чесноком. Несколько головок чеснока лежат на столе, рядом со ступкой и пестиком. Вдоль стенок красуются полки, сплошь уставленные бутылками с разными настойками, там же — сухие травы в стеклянных банках. И еще на полках стоит множество оберегов, и я с удивлением вижу фигурку богини Кали, приютившуюся между двумя бутылками… а ведь я когда-то слыхала, что цыгане давным-давно пришли к нам из Индии. Я осторожно касаюсь фигурки кончиками пальцев — четыре руки, длинный язык, голова демона в одной руке, окровавленный меч — в другой…

— На что ты там смотришь? — окликает меня мать Елена.

Я вижу ее лицо сквозь большую бутылку, черты цыганки искажены стеклом.

— У тебя есть талисман — Кали, — отвечаю я.

— Ужасная Мать.

— Богиня разрушения.

— Разрушения неведения, — поправляет меня мать Елена. — Именно Кали помогает пройти сквозь огонь познания, заглянуть в нашу собственную тьму, чтобы мы не боялись ее, а освободились, потому что в нас есть и хаос, и порядок. Встань так, чтобы я тебя видела.

Старая цыганка сидит в кровати, рассеянно тасуя потертую колоду карт Таро. Дышит она тяжело.

— Зачем ты пришла?

— Я принесла тебе еды и лекарств от миссис Найтуинг. Но мне сказали, что ты не будешь это есть.

— Я старая женщина. Я делаю то, что мне вздумается.

Мать Елена жестом велит мне открыть корзину. Я достаю сыр. Она обнюхивает его и ужасно кривится. Я сразу откладываю сыр в сторону и достаю хлеб, и цыганка одобрительно кивает. И отламывает маленький кусочек скрюченными костлявыми пальцами.

— Я пыталась их предостеречь, — внезапно говорит она.

— Насчет чего ты хотела их предостеречь?

Рука матери Елены поднимается к волосам, которые давно нуждаются в расческе.

— Каролина умерла в огне.

— Я знаю, — говорю я, и у меня начинает щипать глубоко в горле. — Это было очень давно.

— Нет, — тихо произносит мать Елена. — Прошлое никогда не исчезает. Оно никогда не кончается.

Хлеб застревает у нее в горле, и я спешу налить ей стакан воды и помогаю держать его, пока старая цыганка пьет маленькими глотками; наконец спазмы проходят.

— Что открыто одним способом, может быть открыто и другими, — шепчет мать Елена, потирая один из талисманов, висящих на шее.

— Что ты хочешь этим сказать?

Лают собаки. Я слышу, как Картик их успокаивает, а цыганка бранит его за то, что он слишком с ними хлопочет.

— Кто-то из них несет нам смерть.

По спине проносится холодная волна.

— Кто-то из них несет смерть? — повторяю я. — Кто?

Мать Елена не отвечает. Она переворачивает карту Таро. На карте изображена высокая башня, в которую ударила молния. Языки огня вырываются из окон, а на камнях внизу лежат две жалкие человеческие фигурки.

Я кладу пальцы на злополучную карту, как будто могу остановить нарисованный на ней пожар.

— Разрушение и смерть, — поясняет мать Елена. — Перемены и истина.

Завеса на входе в фургон внезапно распахивается, и я подпрыгиваю на месте. Цыганка с длинными темными косами подозрительно смотрит на меня. Она резко задает матери Елене какой-то вопрос на их родном языке. Мать Елена отвечает. Женщина продолжает держать вход открытым.

— Довольно, — говорит она мне. — Мать Елена больна. Ты должна уйти. Забирай с собой свою корзину.