На судьбу Наташи (так называли ее товарищи и так значилось в паспорте и пропуске, подписанном станичным атаманом, хотя при рождении ей дали другое имя) оказало влияние одно случайное обстоятельство. Когда ей было девять лет, у ее родителей поселилась квартирантка — приехавшая в станицу учительница немецкого языка, чистенькая, сухонькая старушка в старомодном пенсне. Она-то и выучила девочку немецкому языку.

Хотя ученье в школе давалось Наташе легко, особого интереса к наукам она не выказывала. Характер у нее был мальчишеский. Ее больше привлекало все, что требовало движения, ловкости, физической силы. Скатиться с яра так, чтоб санки, вздымая снежную пыль, домчались до середины Дона; метким ударом снежка расквасить нос вредному пацану с другого края станицы; доплыть до острова, где в тальнике жили сказочных размеров гадюки, никогда, впрочем, никем не виданные; промчаться на бешеном дончаке, уцепившись за гриву и сжимая его бока голенастыми исцарапанными ногами, — вот что нравилось Наташе, в тринадцать лет уже прозванной станичными мальчишками «атаманом».

Остепенилась она к пятнадцати годам. В эту пору случилось несчастье: погиб ее отец — веселый, шумный человек, уважаемый всей станицей, один из организаторов колхоза. Он был ветеринарным фельдшером, и во время служебной поездки в грозовую ночь его затоптал испуганный табун. С отцом у Наташи была тесная дружба. Она рассказывала ему обо всех своих проказах и находила сочувствие и поддержку. Смутно представляя, каким должно быть правильное воспитание, отец считал, что ребенок должен развиваться свободно, и радовался, что у него такая боевая дочка.

Шестнадцати лет Наташа, обладавшая завидным здоровьем, вдруг заболела. Городские врачи нашли аппендицит. Профессор, оперировавший Наташу, сказал ей:

— Когда будет очень больно — скажешь, красавица. Постарайся потерпеть.

Случай выдался сложный. Операция затянулась. Наташа изжевала край стерильной простыни, но не издала ни звука. Профессор одобрительно сказал:

— Молодец. Люблю таких.

Там же, в больнице, присмотревшись к работе врачей, Наташа, которая раньше не задумывалась о своей будущности, вдруг твердо решила стать хирургом. Война застала ее студенткой мединститута на практике. Наташа обратилась в военкомат с просьбой направить ее в армию. Ей отказали. Она пошла в горком комсомола к добилась, что ее послали на курсы медсестер. Через несколько дней ее вызвали в штаб.

— У вас в анкете написано, что вы хорошо владеете немецким языком, — сказал принявший ее офицер. — Как это надо понимать?

— Так и надо понимать, как написано, — сказала Наташа.

Офицер усмехнулся.

— Оценки бывают нередко весьма относительными. Впрочем, почитайте-ка вслух и переведите.

Он протянул Наташе небольшой томик. Это была «Зимняя сказка» Гейне. По мере того как девушка читала, переводя строфу за строфой, лицо офицера приобретало все более довольное выражение..

— Вот теперь я вижу — действительно хорошо, — перебил он Наташу. — Мы берем вас в штаб. Будете переводчицей.

Новая работа не понравилась ей. Приходилось целыми днями читать письма и дневники гитлеровцев. Почти все они были похожими, будто писались под диктовку. Авторы педантично заносили в них свои впечатления о выпивке, жратве и женщинах. Часто встречались омерзительные подробности.

Время от времени ей приходилось участвовать в допросах пленных. На первый допрос она шла с любопытством: как они держат себя, эти взятые в плен «победители»?

Пленный был простым пехотинцем. Прошел Польшу и Францию и весной 1942 года попал на русский фронт. На все вопросы о целях войны и ее методах он тупо отвечал:

— Я — солдат. Я выполнял приказ.

Наташа, глядя на него, ужасалась. Что можно сделать с человеком длительной обработкой! Это был солдат-автомат с простейшими животными инстинктами. И он мог родиться и вырасти в стране Шиллера и Гете?!

Встречались пленные и другого рода. Попался, например, толстый лавочник, владелец магазина игрушек в Лейпциге. Он оставил свое мирное предприятие на попечение супруги, а сам ринулся на войну, одержимый страстью стяжательства. Перепадало ему не много: сливки доставались более проворным и более хитрым. Но и лавочник не брезговал ничем. В его записной книжке имелись подробные реестры всех посылок, которые он отправил домой.

Попав в плен, лавочник смертельно испугался. На допросе юлил и заглядывал в глаза, как напакостивший щенок. Время от времени вскакивал и искательно обращался к Наташе:

— Прошу, фрейлен, перевести. Я вспомнил еще одно обстоятельство…

Но особенно запомнился Наташе летчик Эрих Вайнер. Его самолет сбили на подступах к Ростову в середине июля, когда немцы начали воздушное наступление на город. Если солдат-автомат и толстый лавочник были просто пешками, то Эрих Вайнер оказался крупной фигурой. Он был сын фабриканта. На допросе держался самоуверенно. Исход войны не вызывал в нем сомнений. Наташу он осмотрел наглым взглядом.

— Фрейлен нечего опасаться. Она может сделать блестящую карьеру. Победителям нужны красивые женщины.

Наташка-атаман проснулась в корректной переводчице.

— Жалею, — сказала она, — что у нас запрещено грубое отношение к пленным.

— Почему? — спросил так же нахально Вайнер.

— Дала бы я тебе, мерзавцу, по морде, — объяснила Наташа и посмотрела на летчика таким взглядом, что тот невольно отодвинулся и пробормотал:

— Вы не имеете права.

…Нет, эта работа была не для нее. Наташу не могла удовлетворить пассивная роль переводчицы. Ее кипучая, живая натура требовала себе иного применения. Улучив удобный момент, она обратилась в штаб партизанского движения. Пожилой полковник с отечными мешками под умными, проницательными глазами (у полковника шалило сердце) разговаривал с Наташей, как с дочерью.