Ляпа покорно кивнул.

— Ну вот, — удовлетворенно продолжал Манила. — Я отрядил бойцов, они пару фраерков прихватили. Веришь, малолетки, чижики. По семнадцать каждому, но оба вмазанные так, что черное от белого отличить не могут. С помповиком в ночной магазин полезли, бакланы. Оказалось — оба нарики со стажем. Рубятся, что „дурь“ брали у вокзала. А ведь вокзал — Крохина территория.

Манила кивнул на угрюмо молчащего Кроху. И тот мотнул головой в знак подтверждения.

Щеки Ляпы приобрели белесый оттенок.

— Манила…

— На моих кусках тоже торгуют, — не слушая, продолжал Манила. — Лева с парой ребят приняли одного. Он сказал, что „дурь“ купил у каких-то охламонов в дискотеке, в „Спутнике“. Дискотека не моя, но стоит на моей территории, хозяин каждый месяц откидывает процент, как положено. Так теперь дело выкатывается, что я не знаю, кто пасется на моем огороде, а значит, и на слово мое положиться нельзя. Как же все это понимать, Ляпа?

— Манила, — Ляпа выпрямился, — гад буду, моих барыг на ваших кусках не было. — Лицо его стало бледным, в глазах вспыхнули злые огоньки. — Я сам бы хотел узнать, в чем тут дело. У меня, на „Палермо“, вообще беспредел кромешный творится.

— Погоди, — Кроха подался вперед могучим телом, и Ляпе на мгновение показалось, что над ним нависла скала. — Хочешь сказать, что мы тут фуфло гоним? Жиган, ты ответишь за базар?

— Отвечу, Кроха, это не мои барыги, — Ляпа старался сохранять выдержку, хотя это и давалось ему с трудом. — Мои на чужих территориях не работают, у кого хочешь спроси. Я сам хотел бы выяснить, чьи это душегубы. Мне Роза каждый день в грызло сует, предъявы двигает конкретно, как трактор. Ее люди прямые убытки несут. Торговля стоит. Барыги шугаются, чисто как лохи на разводе.

Роза Оглы была одной из самых крупных оптовых торговок наркотиками и стояла старшей в сети цыган-барыг. Ее дом — могучий трехэтажный особняк площадью с небольшой стадион — располагался точнехонько в центре Цыганского поселка.

— Махновцы какие-то торгуют „дурью“ дешевой. Процентов на двадцать пять дешевле за дозняк выходит, чем у нас. К тому же у них точки по всему городу, — продолжал Ляпа. — Половина клиентуры теперь на поселок не ходит. Роза жалуется, душегубы эти залетные на ее людей наезжают конкретно, со звоном лиловым: Говорят: кто не будет торговать нашей „дурью“, деревянный бушлат примерит. Пара барыг попробовали отказаться, так их отловили вечерком да отделали — страшно смотреть. Один в реанимации коней двинул, второй до сих пор под капельницей валяется. Два дома на поселке спалили, тачку сожгли.

— Погоди, Ляпа, — прищурился Манила. — Ты хочешь сказать, что не можешь на собственных кусках порядок навести?

— Манила, я не фраер, — угрюмо заявил Ляпа. — Не один год шарик топчу. Не надо меня понтами валить. Думаешь, я не пытался пробить, чьи это черти рогатые? Пытался, реально. Да только все мимо кассы. Никто ничего про них не знает. Ни папу ихнего, ни сколько человек в бригаде, ни какой они масти, ни кто за них мазу держит. Вообще ничего. Пацаны пытались „стрелку“ им забить по понятиям, перетереть о делах, прикинуть, что к чему, как фишка лежит. Те согласились, мои поехали, так их нашли только на следующий день у „Кавказской трапезы“. И то только потому, что один из бойцов слишком здоров оказался, из леса до стоянки дополз. А так бы кончились оба в лесу.

— „Кавказская трапеза“ на куске Юаня стоит, — уточнил Кроха.

— Да я знаю, — согласился Ляпа. — Мы тоже, грешным делом, решили поначалу, что ихние братаны наших заделали по ошибке. Но они рубятся, что не при делах. Да и бригада у Юаня правильная. По понятиям пацаны живут, лишнего на себя не взваливают. А моим бойцам руки-ноги переломали, ребра, носы, бошки разбили, зубы вышибли. До сих пор по хавирам лежат, раны зализывают. — Ляпа говорил зло и быстро, но ровно, не сбивался, не мельтешил. Кроха сразу поверил, что тот не врет. — Я бы махновцев объявил, да кого объявлять-то? — Ляпа развел руками. — А главное, лоси эти отмороженные ни болта не боятся.

— Так твои бойцы совсем никого найти не могут? — уточнил Манила.

— Совсем. Как будто их вовсе нет.

— А верблюдов, которые цыганам наркоту возят, прихватить не пробовал? Они бы все выложили.

Ляпа усмехнулся.

— Конечно, пробовал.

— И как? — нахмурился Мало-старший.

— Ни болта, брат, не вышло. — Ляпа плеснул в свой стакан минералки, сделал несколько глотков. — Я уже и бабки обещал, и пугал — без толку. Сознательность у цыганских барыг на нуле, в рот бы им ноги, — Ляпа усмехнулся невесело. — Один, правда, назвал время. Будулай. Мои бойцы подъехали за час, тачку поставили на углу, приготовились верблюда принять, но тут, как назло, ОБНОН налетел. Пришлось пацанам ноги уносить. А Будулай теперь на улицу не выходит. Боится. Заперся в доме, крокодила своего с цепи спустил, ворота не открывает. Из окна орет.

— Будулай — это имя, что ли?

— Кликуха.

— Приставил бы к нему пару пехотинцев для охраны.

— Хотел. Послал трех пацанов. Так он и их не пустил. Базар катался, душегубы его валить собрались реально, как барашка.

— А кто волну пустил? — поинтересовался Малостарший.

— Хрен его знает. Разве на поселке проследишь? Как начнут бабы ихние орать толпой — аж вороны в лесу пугаются.

Если Ляпа не врал, то информация к таинственным беспредельщикам утекала моментально. Ответные меры были жесткими и потому более чем убедительными.