Известно, как пал Фемистокл, — есть некая история, ставшая легендой: подошел к нему один человек, у которого был бюллетень против него, но он был неграмотный, и он сказал: «Напиши мне имя Фемистокл, я хочу тоже против него голосовать». И он считал себя столь обязанным соблюдать эти правила, что написал: «Фемистокл», чтобы тот проголосовал против него… Это, конечно, было просто какое-то чудо, некоторая нелепость на фоне других государств.

А у персов, которые воевали с греками в этот период, была типичная деспотия. Потом в Римской империи были небольшие элементы демократии, но в общем можно сказать, что демократия с трудом пробивает себе путь. С величайшим трудом… Человеческий род еще долго будет высиживать это яйцо. И может быть, мы находимся у самых истоков этого процесса.

[…] Нам кажется, что кругом — свободный, демократический мир. Но, может быть, сейчас картина на географической карте мира ненамного лучше. Это в XIX веке думали, что есть преуспевающая европейская демократия, а остальные — черные, рыжие, желтые — это все неважно, демократия всюду насаждает прогресс, она процветает и учит этих «детей природы».

Сейчас все изменилось. Например, в Индии англичане, несмотря на недостатки их правления, привили демократические нравы индийскому обществу. Но там же и остались совсем другие вещи: там резня, там правит династия Неру–Ганди — это ведь уже третьи правители династии! Значит, остались еще монархические традиции. Но мы должны быть терпеливы и не должны думать, что при нас произойдут какие-то необыкновенные чудеса и изменения. Вода камень точит, процесс совершается.

Переходя с глобального на свое, я могу вам сказать, что демократия зиждется на смирении, когда человек способен услышать мнение другого человека, понять позицию другого человека, быть открытым к его вкусам и мнениям. Это и есть смирение, и с этого начинается демократия. Люди, которые у нас назывались членами демократического движения, на самом деле по психологии очень часто были диктаторами, и сталкиваясь с ними, я видел, насколько они в душе своей чужды понятию демократии.

Значит, демократия — это психология. Кстати, в понятие «интеллигентный человек» Чехов включал как раз умение чувствовать другого, понять точку зрения другого — вот это и есть интеллигентный человек. Но этот цветок надо выращивать долго! Это высшее произведение душевной структуры, и когда оно будет развиваться, — из него может вырасти нечто полезное для общества и будет влиять на общество. А перестроить структуру общества, сделать его самым демократичным, если в нем народы или народ несет в себе тоталитарную психологию, — из этого ничего не выйдет.

А склонность к тоталитаризму — это же плохой сигнал?

Да нет. Когда человек духовно растет, эта склонность уменьшается; когда человек примитивен — он всегда склонен к тоталитаризму.

Содержит ли общественная идеология элементы тоталитаризма или она вообще настолько аморфна, что никаких конкретных структур в ней нельзя выделить?

Во всяком случае, выделить сейчас трудно, и для того чтобы нам охарактеризовать сознание общества, необходимо провести какой-то эксперимент, например, провести социологические опросы, но этого нет. Иначе наши выводы будут легкомысленны. Ведь техническая и гуманитарная интеллигенция в Москве — это одно, а шахтерские районы где-нибудь на Украине — другое. У нас полный плюрализм. Прибалтийская группа народов — третье.

Кавказ — четвертое: там глубоко буржуазная психология, но при этом — крестьянская, сохранившая традицию. Поэтому народы Кавказа, несмотря на свою древность, не вымерли, так как сохранили связь с землей и сохранили традиции. И несмотря на то что над ними были и турки, и прочие завоеватели, они все равно устояли. Им не дано было тогда властвовать в истории, но они устояли и сохранили свои ценности…

Нам надо выносить яйцо свободного духа и передать его следующим поколениям. Это как принцип Гюйгенса: когда падает капля, от нее идут круги, от каждой точки кругов идут еще круги, и так далее. Потому что на самом деле в большой популяции, как говорят в биологии, есть все. И у нас очень большая популяция, в ней есть все, в ней варятся зачатки всех направлений. Так же и в Православной Церкви имеются зачатки всех направлений, самых правых и самых левых, но уже заметно, что идет постепенная дифференциация, но это еще долгий процесс. Уже больше нет такого, что если православный человек — ты можешь сказать о его социальном и идейном лице.

Сильны ли демократические принципы в православии в количественном отношении?

Три или четыре миллиона американских православных, — я сталкивался с ними когда-то, — они ни к чему не тяготеют, они живут, как американцы, американским образом жизни. Конечно, они демократы, но не потому что они православные, а потому что они американцы. Что касается Греции, где православие господствует, то там были «черные полковники» — тоталитаризм, сейчас там демократия…

Видимо, миссия Православной Церкви, ее центр тяжести — не в социальной сфере. Можно ли так считать?

Я думаю, что все-таки это так. Хотя в эпоху великокняжеской Московской Руси, конечно, социальное влияние Церкви было. Но это влияние было скорее каритативным (от латинского сагИаз — милосердие), то есть Церковь активно участвовала в каритативной деятельности.

Понимаете, сегодня мы не можем в должной мере оценить, какое это имело огромное значение. Потому что сейчас есть детские дома (пусть они неважные, но они есть!), существуют приюты, существуют больницы — все это существует, мы к этому привыкли, как к траве. Но тогда же ничего этого не было, и все это создавала Церковь. Все! Человек, которому надо было где-то найти помощь, — он находил ее только в Церкви. Если начинались голод, эпидемия, если куда-то надо было деться больным и старым людям, если где-то надо было содержать детей, — это можно было сделать только в Церкви.