— Простите меня великодушно, Ваше высокопревосходительство, но я должен вернуться, покидать почетный караул строжайше запрещено.

— Но ведь Вы уже это сделали, там остался Ваш сослуживец и, потом здесь все равно никого нет, обед продлиться еще как минимум час. Я надеюсь, напарник Вас не выдаст, а если что я Вас не дам в обиду, — при этом юная барышня снова отважилась поднять на офицера прекрасные глаза, — я просто поговорить с Вами хочу, да я знаю, что нарушаю все правила этикета, что мы с Вами не знакомы, но я просто очень устала от одиночества.

Это было так мило и так наивно, что Никита невольно улыбнулся. Да, не часто, а вообще, пожалуй, еще и ни разу, не случалось с ним такой приятной нелепицы, за которую однако, могли смело и с громким скандалом отправить из гвардии. Да что там скандал, сплошное нарушение военного устава, а еще этот разговор, который можно было истолковать совсем в другом ключе. Словом, если бы кто-то из начальства узнал о случившемся ему, скорее всего, грозила бы отправка на фронт.

Громких защитников и покровителей у Никиты не было. Его отец, полковник от инфантерии Александр Добровольский героически погиб во время русско-японской войны, за что семье погибшего было Высочайше даровано потомственное дворянство, а старший сын, то есть Никита зачислен двенадцатилетним отроком в Пажеский Кадетский корпус.

И только свои собственные усилия, превосходная учеба и страстное стремление служить Отечеству открыли Никите дорогу в самую привилегированную верхушку Российской армии — Лейб-гвардию Его Императорского Величества. И вот сейчас все его достижения, труды долгих десяти лет и практически безупречный год службы были поставлены на карту из-за нелепого, по-другому не скажешь, разговора с избалованной юной княжной. Что ей нужно, зачем эта детская игра? Она забудет о нем завтра же, а он может лишиться всего…

В здравом уме Никита никогда не пошел бы на такое безрассудство, он всегда неукоснительно выполнял все распоряжения и приказы, верный себе, своей чести и моральным принципам. Друзья даже посмеивались над ним, подтрунивали, но задевать молодого человека было опасно.

Так, он запросто в начале двадцатого века, за личное оскорбление вызвал на дуэль своего сослуживца, правда, у того хватило ума пойти на попятную и извиниться, но этот случай в полку помнили.

Но сегодняшняя встреча с этой девушкой, она словно околдовала его. Надо сказать, Никита был влюбчив, как впрочем, всякий гвардеец, а здесь во дворце, где столько милых молоденьких фрейлин. При том, что шла бесконечная первая мировая война, сводки убитых и раненых, госпиталь, открытый неподалеку, беспокойство и митинги на улицах, все это способствовало тому, что гвардейцы искали защиты в любви. Здесь во дворце оставался маленький кусочек той прежней России, и любовный флирт позволял хоть ненадолго отвлекаться от серых будней.

К тому же Никите практически не требовалось никаких усилий. Высокий, статный, темноволосый бравый гвардеец с необыкновенными, словно заглядывающими в душу, серыми глазами, без колебаний вызывал интерес противоположного пола. А дальше улыбка, приятный бархатистый голос и первое свидание уже назначено.

Но все это было не иначе как приятным развлечением, разлуки, разочарования он переживал легко, не грустил, не думал, словом по-настоящему просто еще не любил.

И вдруг, сегодня, эта юная барышня, еще почти ребенок чем-то совсем неуловимым зацепила, пробралась в душу, куда-то глубоко-глубоко, где еще не было ни одной прелестницы. И все военные уставы и правила, и запреты отошли куда-то, стали не нужными и назойливыми, хотелось просто смотреть на нее, слушать ее, разговаривать с ней.

Сам до конца не осознавая, что он делает, молодой человек присел рядом на краешек канапе, заглянул в ее лицо, оно было совсем рядом, и окончательно потерял контроль над собой. На Никиту открыто, без противного жеманства или девичьей робости смотрели огромные, опушенные длинными бархатными ресницами, синие глаза. Не голубые, а именно ярко-синие, необыкновенно глубокие, бездонные.

Он окунулся в эту синеву с головой, и мир вокруг перестал существовать вовсе. Это мгновение длилось несколько секунд, для Никиты же прошла целая вечность, вечность, наполненная необыкновенной музыкой сердца. Но нужно было возвращаться из мира грез в реальность.

— Могу я спросить, сударыня, почему Вы покинули торжественный обед Его Величества? По-моему, это не в правилах этикета, — Никита чуть улыбнулся, окрасив разговор в игривый тон. Девушка его поддержала.

— Эти вечные скучные до невозможности правила. Вы представляете себе, сударь, что значит сидеть несколько часов с идеально прямой спиной, в этом не дающем свободно вздохнуть платье, в этих фамильных бриллиантах, от которых просто немеет шея, да еще поддерживать светскую беседу на французском и русском одновременно?!

— Наверное, это нелегко, но ведь это такая честь!

— Да, именно из-за этого я и упросила батюшку взять меня с собой. Я так мечтала об этом обеде в честь блестящей победы генерала Брусилова. Наконец-то выход в свет, ведь сейчас не до балов и празднеств, а это возможность показаться в обществе. А это платье, Вы не представляете, как долго я уговаривала матушку, а фамильные прабабушкины бриллианты.

Между прочим, — заговорщически понизив голос, прошептала барышня, — на мне сейчас надето огромное состояние! Но кто бы мог подумать, что парча и драгоценности столько весят, я просто не выдержала больше и ушла, тихо-тихо встала и вышла. Дома, конечно, будет грандиозный скандал, ну и пусть, зато здесь я вот Вас встретила и поговорить с Вами можно, нормально, по-человечески, а не о политике, Государственной Думе, партиях, этой бесконечной страшной войне и всем остальном в подобном духе, — девушка капризно надула губки, словно уже готовая выслушивать наставления родителей.