– Кто там?

– Стационар.

Из диспансера приехали двое: в темно-синих полуформенных шинелях, с большими лицами.

– Доброго вам вечера. Где больной?

Люся, улыбаясь, показала на Исака Борисовича. Владимир Алексеевич и Искра тоже улыбались. Исак Борисович сказал:

– Здравствуйте, товарищи…

– Здгаствуйте, здгаствуйте, товагищ магшал! – ответил один из пришедших – и все рассмеялись.

– Я старший научный сотрудник, персональный пенсионер…

– Ну правильно, правильно, то он пошутил, молодой-веселый, – заговорил пришедший постарше. – Ваша организация за вами прислала транспорт. Сейчас сядем туда и поедем быстро-быстро… – Смешно было и старшему, потому он и повторил:

– Быстго-быстго!

Еще посмеялись. И Исак Борисович заулыбался.

– Мне надо самому ехать, товарищи, спасибо. Хорошо, что вы прибыли, но мы – комсомольцы двадцатого года – не привыкли к машинам. Как-нибудь доберусь.

– Нет, Исак Борисович, – и двое из непонятного Ройзину стационара оказались возле него вплотную. – Есть распоряжение вас доставить, вы ж человек партийный, дисциплинированный? И мы люди партийные.

– На машине ж лучше! – младший опять рассмеялся, не сдержался.

– Ну все, поехали, – старший прихватил Исака Борисовича за оба рукава.

– Ту-ту-ту-у-у-у! – закричал младший.

– Ройзин, ты же хотел ехать, а теперь чем-то недоволен, – сказала Люся, подмигивая старшему.

Но старший на подмигивание не ответил. Он приподнял Исака Борисовича со стула, младший подхватил за ноги, тапки свалились.

– Зачем вы его бьете?! – рванулась Искра.

– Та кто его бьет?! Он у нас тихий, чудачок наш, не хулиган… В путь-дорожку, выпив водочки немножко, – успокоил младший, не выпуская Исака Борисовича. – Ну? Пойдем ножками? Не пойдем? Тогда пойдем на ручках…

– У него повышенное давление… – Владимиру Алексеевичу показались излишними эти дурносмешки.

– Вы будьте спокойны, – произнес старший, – мы все знаем, все такое понимаем, каждый день то же самое – ученые.

Исак Борисович начал визжать – непрерывно и тонко.

Пришедшие заткнули ему рот специальным ватным комком в марле и понесли вниз по лестнице.

– Я поеду с вами, – поскакала за ними Искра.

– Нельзя. Завтра утречком приедете в клинику, покушать принесете, компотику, конфеток, курочку можно, – уже не поворачиваясь, занятый переносом слабо извивающегося Исака Борисовича, ответил старший.А младший, не владея своею бешеною младостию, громко напевал: «Так наливай же ж поскорей бокалы молодого крепкого вина…»

Скажите, девушки, подружке вашей…

В тот год на бульваре Дюльбер появились государственные пункты – киоски по продаже мороженого на палочках эскимо.

Но сохранилось и частное – сливочно-сладко-сахарное, на вафлях.

В круговидную формочку с извлекающимся, рубчатым в клетку, дном кладется вафельная пластинка. На нее накладывается сливочно-сладко-сахарное. Прикрывается сверху вафлей же. Затем все полученное выдвигается из формочки (дно ее, как вы помните, незакрепленное, ходящее на манер поршня с помощью металлического стерженька).

Мороженое ели совсем молодые, малоинтеллигентные и приезжие к морю.

Они же и купались каждый день.

Не только бульвар был Дюльбер, но и гостиница была «Дюльбер», и ресторан был «Дюльбер». Все называлось тогда «Дюльбер» – кроме того, что звалось «Крым». Только дальний от берега городской сквер из странных ельчатых кустов и пропаленных дребезжащих акаций стал имени т. Соломона Караева. Этого никто из обывателей толком не заметил; и то сказать, никому неизвестно, кого и когда победил решительный человек Соломон Караев; кого он так храбро умертвил? – или сам погиб смертью храбрых? – или был назначен в центральные губернии? – или в столицы?

Счастливого пути, товарищ Караев.

Ты не так уж и страшен, если не вести с тобою классовые бои.

В тот самый год моден был фокстрот «Рио-Рита».

Слабые чайные розы росли в амфорах-вазонах по правой линии бульвара Дюльбер, если вступать в прогулку со стороны Старого города, минуя ворота курзала, идучи от трамвайных остановок. А по левую руку – санатории и дома отдыха, где полезные обеды, легчайший, маловредный табак и целебная лиманная жижа в ваннах.