На шею повесила, как игрушку,

Большую радужную ракушку

И чисто умылась в воде речной.

И тут, волосат и могуч, как лев,

Парень шагнул из глуши зеленой,

Увидел подругу и, онемев,

Даже зажмурился, потрясенный.

Она же, взглянув на него несмело,

Не рявкнула весело в тишине

И даже не треснула по спине,

А, нежно потупившись, покраснела…

Что-то неясное совершалось…

Он мозг неподатливый напрягал,

Затылок поскребывал и не знал,

Что это женственность зарождалась!

Но вот в ослепительном озаренье

Он быстро вскарабкался на курган,

Сорвал золотой, как рассвет, тюльпан

И положил на ее колени!

И, что-то теряя привычно-злое,

Не бросился к ней без тепла сердец,

Как сделали б дед его и отец,

А мягко погладил ее рукою.

Затем, что-то ласковое ворча,

Впервые не дик и совсем не груб,

Коснулся губами ее плеча

И в изумленье раскрытых губ…

Она пораженно заволновалась,

Заплакала, радостно засмеялась,

Прижалась к нему и не знала, смеясь,

Что это на свете любовь родилась!

НЫТИКИ И ЗАНУДЫ

Ненавижу я всяких зануд и нытиков,

Отравляющих радость за годом год,

Раздраженно-плаксивых и вечных критиков

Наших самых ничтожных порой невзгод!

Люди строят завод, корпуса вздымают,

Люди верят сквозь трудности в свой успех.

А зануда не верит. Он больше знает,

А зануда зарплату и жизнь ругает,

А зануда скулит и терзает всех.

Как досадно бывает подчас в дороге,

Где шагают ребята в жару и стынь!

Все устали, и все натрудили ноги,

А бранится и стонет за всех один.

Он скрипит, он по ниточкам тянет нервы;

Жмет ботинок… Когда же мы отдохнем?

И рюкзак-то тяжел, и не те консервы,

Да и тем ли идем вообще путем?!

И с такой он душой о себе хлопочет.

Будто жизнью иною, чем все, живет:

Есть и пить только он ведь один и хочет,

И один только в мире и устает.

Да, один устает и один страдает.

Всюду самый хороший порыв губя.

Лишь одно его в жизни не утомляет —

Это страстно любить самого себя.

Ну скажите на милость: когда, зачем

Кто-то выдумал нытика и зануду?

Ведь они, будто ржавчина, есть повсюду.

Пусть немного, а жизнь отравляют всем,

И неплохо б их ласково попросить:

— Да ступайте вы, право, к родимой маме

Не скулите! Не путайтесь под ногами,

Не мешайте всем людям хорошим жить!

В КАФЕ

Рюмку коньячную поднимая

И многозначаще щуря взор,

Он вел «настоящий мужской разговор»,

Хмельных приятелей развлекая.

Речь его густо, как мед, текла

Вместе с хвастливым смешком и перцем.

О том, как, от страсти сгорев дотла,

Женщина сердце ему отдала,

Ну и не только, конечно, сердце…

— Постой, ну а как вообще она?.. —

Вопросы прыгали, словно жабы:

— Капризна? Опытна? Холодна?

В общих чертах опиши хотя бы!

Ах, если бы та, что от пылких встреч

Так глупо скатилась к нелепой связи,

Смогла бы услышать вот эту речь,

Где каждое слово грязнее грязи!

И если б представить она могла,

Что, словно раздетую до булавки,

Ее поставили у стола

Под взгляды, липкие, как пиявки.

Виновна? Наверно. И тем не менее

Неужто для подлости нет границ?!

Льется рассказ, и с веселых лиц

Не сходит довольное выражение.

Вдруг парень, читавший в углу газету,

Встал, не спеша подошел к столу,

Взял рассказчика за полу

И вынул из губ его сигарету.

Сказал: — А такому вот подлецу

Просто бы голову класть на плаху! —

И свистнул сплеча, со всего размаху

По злобно-испуганному лицу!

Навряд ли нужно искать причины,

Чтоб встать не колеблясь за чью-то честь.

И славно, что истинные мужчины

У нас, между прочим, пока что есть!