В 1956 году Александр женился на студентке Наталии Григоренко.

Это было время, когда открывалась новая страница в истории страны.

В феврале 1956 года состоялся XX съезд коммунистической партии, на котором Хрущев, при закрытых дверях, прочитал свой знаменитый доклад о преступлениях Сталина. В течение нескольких недель содержание документа мало–помалу доходило до населения. Многим тогда казалось, что мир перевернулся. Тот, кого только три года назад народ оплакивал как самого великого гения всех времен и народов, человек, который был обожествлен больше любого римского императора, египетского фараона или восточного деспота, отец и учитель, которого многие дети — а он был объявлен их лучшим другом — считали поистине бессмертным, этот человек оказался просто негодяем. После его разоблачения из ГУЛАГа вышли на свободу миллионы мужчин и женщин, и среди них А. Солженицын, тогда никому еще не известный — после нескольких лет лагерей его отправили в пожизненную ссылку в Казахстан.

Под руководством нового Генерального прокурора СССР Руденко судебная власть была реорганизована. Цензура немного разжала свои объятия. Были восстановлены контакты с внешним миром. Этот период вошел в историю под названием оттепели; паковый лед лопнул и пришел в движение, но еще не растаял. Положив конец культу личности Сталина и массовому террору, Хрущев, однако, отнюдь не собирался уничтожать советскую систему. Напротив, он стремился ее реставрировать во всей идеологической мощи, говоря о возврате к «ленинским нормам». Не случайно через несколько месяцев после XX съезда венгерское восстание против коммунистического режима было потоплено в крови советскими танками. В 1958 году партия призвала к порядку интеллигенцию, открыв оскорбительную кампанию против Б. Пастернака, лауреата Нобелевской премии, за то, что он посмел разрешить публикацию за границей своего романа, герой которого не скрывал критического отношения к революции. Тем не менее, некоторая свобода слова, осознание ужаса сталинизма, возвращение бывших заключенных вызвали известное брожение в обществе. По всей стране начались дискуссии и споры. В Москве, на площади Маяковского собиралась молодежь, там читали стихи, и эти встречи имели явный политический подтекст. По рукам ходили тайно выпущенные, напечатанные на машинке журналы — впоследствии это будет названо самиздатом. В столице начало складываться нечто похожее на общественное мнение.

Моральная атмосфера в стране начала изменяться. Названия произведений, нашумевших в ту эпоху, выглядят знаменательными, независимо от литературных достоинств самих произведений: они говорят об «искренности», намекают на нежелание личности быть использованным в качестве «рычага», утверждают, что человек жив не «хлебом единым».

Тогда же начался возврат к ценностям, которые с яростью уничтожали после революции. Надежда Мандельштам, вдова замечательного русского поэта Осипа Мандельштама, погибшего в ГУЛАГе, воссоздает это в своих мемуарах, где блестяще анализирует эволюцию менталитета в России на протяжении века. Сменились поколения. Люди были уже не так запуганы, как прежде. Они сомневались в том, что их отцы поступали правильно, они больше не верили, что все дозволено [73] .

Один из героев Солженицына вспоминает жуткие стихи, которые дети учили в школе:

«А надо бы совсем наоборот. К чертовой матери с вашей ненавистью, мы наконец хотим любить! — вот какой должен быть социализм» [74] . Такая переоценка ценностей только начиналась.

Теперь уже больше не говорили, что нельзя сделать яичницу, не разбив яиц, но еще верили в возможность состряпать коммунистическую яичницу, иначе говоря, построить коммунистическое общество. Молодежь на площади Маяковского думала, что для этого достаточно избавиться от последствий сталинщины и вернуться к «чистоте» Ленина и его сподвижников. Герой Солженицына, бесспорно, шел дальше, говоря о «нравственном коммунизме». Но так или иначе, идеалом казался «коммунизм с человеческим лицом», о котором потом, в 1968 году, возвестят лидеры Пражской весны.

Верующие тоже почувствовали результаты десталинизации. На свободу стали возвращаться многие священнослужители, однако они были так измучены перенесенными испытаниями, что пользоваться обретенной свободой им оставалось недолго. Отец Иеракс обосновался в маленьком домике во Владимире и умер в 1959 году. У отца Петра Шипкова хватило сил вновь взять приход и даже довести до конца реставрацию храма, но умер он в том же 1959 году. Владыка Афанасий скончался на несколько лет позже, в 1962 году. Но до самой смерти гражданские власти не разрешали ему служить в местной церкви [75] .

В отличие от остального общества, Церковь оттепелью пользовалась недолго. В 1958 году коммунистическая партия решила начать новую крупную антирелигиозную кампанию. Хрущев объявил, что построение коммунистического общества будет завершено лет через двадцать. «Совершенно очевидно, что до этого религия должна исчезнуть». Лавина антирелигиозной пропаганды обрушилась на страну.

В «Журнале Московской патриархии» работали сотрудники, в обязанность которых входило постоянно следить за советской прессой и сообщать о всех статьях, содержавших намеки на религию. Работники этой службы наконец не выдержали и взмолились о пощаде, так как каждый день выходило столь много статей, изобличавших религию, что их физически невозможно было собрать. Впервые после войны начал издаваться антирелигиозный журнал под названием «Наука и религия». Антирелигиозные брошюры и книги выходили миллионными тиражами. Одна из первых была обязана своим появлением бывшему преподавателю семинарии и называлась «Почему я перестал верить в Бога». Под таким давлением несколько священников отступили от веры, и пресса, разумеется, по каждому такому поводу устраивала большой шум.

Больше половины церквей в стране было закрыто. Местные ответственные работники, как правило, делали это грубо, приказывая ломать все, что находилось внутри храма. Иной раз в течение одного дня закрывали до ста пятидесяти церквей [76] . Священники, лишившиеся своих приходов и оставшиеся без всяких средств к существованию, нередко бывали вынуждены идти по миру, чтобы прокормить себя и свои семьи. Значительно уменьшилось число монастырей: из ста, существовавших после войны, осталось лишь шестнадцать. Пять семинарий были ликвидированы. Продолжали существование только три семинарии (в Москве, Ленинграде и Одессе) и две духовные академии (в Москве и Ленинграде).

Возобновились аресты среди духовных лиц, было организовано несколько судебных процессов, но в целом власти предпочитали теперь действовать либо административными методами, ссылаясь на мотивы безопасности, перепланировку города, санитарные условия и т. д., либо оказывая давление на патриархию и духовенство. Вмешивались во все, и прежде всего в перемещение епископов [77] .

Упоминание об этих действиях, плохо завуалированных, можно найти в секретном докладе, написанном несколько лет спустя и ставшем известным благодаря утечке. Речь в нем идет о монастырях, но подобным же образом поступали и с церквами: «Руководствуясь указаниями директивных органов, за последние годы на местах проведена значительная работа по сокращению сети монастырей. В этих же целях использовано и возросшее влияние Совета по делам Русской Православной Церкви на патриархию и епископат. Руками церковников было закрыто несколько десятков монастырей. В 1963 году под благовидным предлогом (оползни в пещерах, необходимость исследования грунта и реставрации) была закрыта Киево–Печерская лавра, привлекавшая до 500 тысяч паломников» [78] .