В этой последней лекции он употребил термин «богочеловечество». Слово это введено было русским богословом Владимиром Сергеевичем Соловьевым, оказавшим большое влияние на отца Александра. Этим неологизмом Владимир Соловьев обозначил основополагающий догмат христианства — о сочетании Бога с Его творением через воплощение Иисуса Христа. «Истина Богочеловека, уже пришедшего во плоти и еще грядущего в славе, эта единая истина содержит в себе всю полноту новозаветного откровения» [157] .

Отец Александр настаивал на обязательном взаимодействии человека и Бога, рожденном в этом союзе.

«Здесь, — добавлял он, — коренное отличие христианства от йоги, которая думает, что человек может добраться до Бога и вломиться к Нему, так сказать, по собственному желанию. Христианство говорит: ты можешь себя усовершенствовать, но до Бога добраться невозможно, пока Он сам к тебе не придет» [158] .

И в то же время благодать Божия недостижима без участия человека. Она не действует на манер волшебной палочки. Или как таинственный газ в одном фантастическом романе, который распространяется по земле, и все люди тут же делаются хорошими. Этот союз требует от человека постоянной активности, вовлеченности.

Евангелие делает нас участниками Божественного творения. Делает нас соработниками, соучастниками, соответственными.

Отец Александр любил приводить размышление одного французского философа–позитивиста XIX века. В один прекрасный день он случайно зашел в церковь, и музыка органа его убаюкала; он испытал чувство блаженства. Ему стало казаться, будто он находится на неподвижном корабле. Все проплывало мимо, а он оставался на корабле с небесной музыкой. Его проблемы, да и все мировые проблемы, показались ему ничтожными. Надо только дать этой музыке нести тебя…

И тут отец Александр восклицал: это не христианство, это «опиум для народа»! Для христиан, которые пытаются сделать себе из веры удобную лежанку, убежище, тихую пристань, формула Маркса содержит предостережение!

Нет, христианство — это не печка для праздных. Принимая христианство, мы принимаем на себя риск. Риск кризисов, богооставленности, борьбы. Мы вовсе не получаем гарантированного душевного покоя.

«Истинное христианство — это, если хотите, экспедиция. Экспедиция необычайно трудная и опасная. Именно поэтому так часто происходит подмена, и многие люди остаются у подножия горы, на которую надо взойти. Сидят в теплых шалашах, читают путеводители и воображают, что они уже на вершине этой горы. Так получается иногда и у нас, когда мы читаем писания мистиков и, повторяя их слова, воображаем, что все, в общем-то, уже достигнуто» [159] .

Отец Александр неоднократно возвращался к вопросу о двойственности отношений христиан с миром.

Когда в своем Первом послании апостол Иоанн говорит: «Не любите мира, ни того, что в мире» [160] , то под «миром», напоминал отец Александр, он разумеет царство греха. Но в Евангелии у того же апостола мы читаем: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную» [161] .

Новый Завет аскетичен в том смысле, что учит нас забывать самих себя, бороться с грехом, очищать наши мысли, чувства, поступки, но он не отворачивает нас от земной жизни. Тем не менее со временем появились христиане, вдохновленные идеями манихейцев, которые ненавидят все земное и этим более походят на брахманов–самоистязателей, чем на учеников Христовых [162] .

Берите пример, говорил отец, со святого Франциска Ассизского, который бросил все и стал нищим бродягой. На определенном уровне он отказался от мира; но на высшем уровне он принял его как никто иной. Он любил природу, людей, животных, траву, воду так, как не способен любить ни один язычник. Моя сестра — луна, брат мой — солнце. Но это отнюдь не античные боги, это совсем иное. Святой Франциск совершил «диалектический круг», он покинул мир, чтобы в него вернуться, освятить его своей любовью и верой.

Отец Александр учил своих слушателей открывать присутствие Бога в мире. Все, что есть прекрасного и доброго в людях, все то хорошее, что они делают, — это от Бога, даже если люди этого не подозревают. Потому что человек создан по образу и подобию Творца. Мы должны научиться видеть сокровенное действие Христовой благодати в мире, говорил он. Мы никогда не должны отвергать добра, даже если его совершает неверующий. Напротив, мы должны этому радоваться.

Он не хотел, чтобы его духовные дети из числа новообращенных отрезали себя от жизни, подавляли свои стремления, переставали заниматься своей профессиональной или общественной деятельностью, что зачастую кажется весьма соблазнительным. Наоборот, вера должна освятить все то положительное, что было в их жизни. «Христианин в современном мире» — в этих словах, считал отец Александр, заключена целая программа. Если бы нам следовало вести себя как людям XIX века, говорил он, Бог сделал бы так, чтобы мы родились в XIX веке.

На этом он настаивал по двум причинам.

Во–первых, потому что в восточном христианстве очень большое место занимает аскетизм. Дурно понятый, он может выродиться в презрение к миру и привести к полному отказу от культуры. Эта тенденция описана Достоевским в романе «Братья Карамазовы»: монах Ферапонт, который проводил свою жизнь в постах и веригах, противопоставляет себя несущему традиции Оптиной Пустыни отцу Зосиме с его открытой духовностью. Непримиримый аскет, Ферапонт до такой степени ненавидит кроткого Зосиму, что, не колеблясь, устраивает после его смерти скандал у гроба покойного. Во–вторых, такой отказ от мира мог показаться новообращенным единственной формой христианской жизни и по той причине, что они с трудом находили себе место в системе советского общества. Часто они вынуждены были скрывать свою веру даже от близких и поэтому рисковали стать «внутренними эмигрантами», оказаться чужими в своей профессиональной и общественной среде. Когда мы общаемся с нашими друзьями, такими же, как и мы, христианами, не надо воображать, советовал отец Александр, будто мы под стеклянным колпаком. Находясь в церкви, не будем забывать, что мы принадлежим нашему времени и живем в этом мире. С другой стороны, на работе не следует подчеркнуто афишировать нашу принадлежность к христианству, но при этом всегда надо чувствовать себя членами Церкви и ни на минуту не забывать, что мы свидетели. Нужно, чтобы люди понимали, что мы немножко не такие, как все… Но так, чтобы в тот день, когда они узнают о нашей принадлежности к Церкви, это стало бы для нее честью.