Шрифт:
Так, Африка: 65473021.
Азия: 7463252876.
Атлантида: 08717646325.
Тихий океан: 3762654К7.
Индийский океан: 8474362527346.
Затем пришел черед слов и понятий, выражающих предметы бытового характера.
Например, кастрюля: 34543.
Ложка: 343234.
Стакан: 78678.
Природные явления.
Ветер: 6758437.
Снег:4353635.
И пошло-поехало.
В течение нескольких лет все, что можно было обозначить в этом нашем мире, стало приобретать свой цифровой шифр. Теперь можно было смотреть передачи, состоящие из одних цифр, но каждому более или менее нормальному цивилизованному человеку было ясно, о чем идет речь.
Цифра была возведена в ранг идеальной истины.
И все бы хорошо, но появились какие-то умники, которые считают, что для передачи или зашифровки того, что уже шифровано в цифрах, достаточно всего двух цифр: 0 и 1.
Так, например, дождь будет теперь не 678437, а 0101.
Они утверждают, что это даст еще больше экономии времени при передаче и восприятии информации и путаницы будет меньше.
Но мне кажется, что здесь надо думать не только о каких-то информационных плюсах, но и об эстетическом моменте.
Вы только послушайте, как звучат гениальные строки Пушкина в десятках цифр.
Я помню чудное мгновенье…
7464535245664 098757864 53643534
Разве это не музыка?
А они предлагают:
011101000 111000 110001010 10001010000
Ну что это, какая-то тарабарщина – барабанная дробь.
Никакой эстетики.
Я против.
Сценарий будущего
Писатели для смертных – люди не от мира сего.
Души их распахнуты, лезь кто угодно: хочешь – ласкай эту душу, хочешь – плюй в нее.
Но чтобы стать человеком «не от мира сего», считается, что нужна удача или, на край, счастливый случай.
Пятнадцать лет я писал, писал и писал. Пятнадцать лет стучался во все двери. И все пятнадцать лет встречал непонимание и отказ за отказом.
Не было у меня удачи, но, как и всякий русский, упершись единожды, упрямо упирался и дальше.
И вот один раз я приехал в Ленинград по делам своей старой работы и поселился в одноместном номере одной из центральных гостиниц. Взял напрокат печатную машинку и в свободное время заканчивал свой очередной сценарий, мало надеясь не только на постановку, но и на публикацию.
И вот на третий день командировки, придя после обеда в гостиницу, я застал там переполох. Оказывается, налетела целая бригада киношников во главе с самым известным и популярным в те времена режиссером.
Снимали они здесь какой-то эпизод в гостиничном интерьере.
Когда я поднялся к себе на этаж, то меня с ходу остановила дежурная и, оттеснив в угол, зашептала, чтобы я пока не ходил к себе в номер. Я ничего не понял. Вдоль по коридору тянулись шнуры, стояли короба, осветительная техника, скучающие люди бродили взад-вперед.
Я поначалу подумал, что снимают у меня в номере.
А снимали в апартаментах чуть дальше по этажу. И вот известному режиссеру для какого-то эпизода понадобилась настольная лампа с журнальным столиком.
Решили взять все это в ближайшем из номеров, то есть в моем. Мэтр сам прошел посмотреть, подойдет или нет.
Войти-то он в мой номер вошел, а вот выходить не собирался. Сидел там уже больше часа и что-то внимательно читал. Съемки остановились, никто не решался его потревожить, и поэтому слонялись, не зная, что делать.
Но я, вежливо отстранив дежурную, вошел к себе в номер.
Режиссер сидел у журнального столика, на котором я утром оставил свою рукопись – сбоку от печатной машинки с титульным листом в каретке, на котором было единственное слово «СЦЕНАРИЙ». Услышав мои шаги, он поднял голову, посмотрел внимательно на меня, затем снял очки, постучал ими по рукописи и спросил: «Ваше?»