Мы ходили в тот ресторан каждое воскресенье. Привычный столик, рядом цветок. За застекленной дверью стоянка машин. Телевизоры включены, и передают последние новости с футбольных полей. Он меня наставлял, как лучше использовать каждое блюдо. Сочетание первых блюд и сладкого. У него начинали блестеть глаза, когда приносили тарелки. Я становилась невидимой. Жующий рот. Мне хотелось раздеться. Голой встать на стол. Крикнуть ему, прошу тебя, прекрати. Первое время я не могла понять, что мы делаем. Я думала, возможно, так принято у законных супружеских пар. Воскресный выход по всем правилам. Постепенно я начала чувствовать, что мне нужно спиртное. Я заглушала это желание сигаретами. Сжимала его руку, надеясь на хотя бы очень слабый, но порыв. Он мне отвечал, улыбаясь, как слабоумный. Думаю, она говорила, у скверной Анджелики не должно быть рта. Не наслаждаться радостями вкуса. Ну, ему не очень-то нравилось облизывать мою курицу своим языком. Он предпочитал налегать на домашнюю лапшу. В начале он был другим. Заставлял ставить свечу посреди стола. Сжимал мои запястья. Не сводил с меня глаз. Это были признаки поведения, полезного для завоевания меня. Он быстро понял, что может обойтись без этого. Я все равно ему уступлю. Я была той несчастной, которую он спас от гибели. Он был человеком неуверенным, но с убеждениями. Думаю, его мать одолжила ему их. Меня она совсем не любила. Ее указательный палец уперся в мой лоб. Она целилась в меня и нажимала на курок. Вымой кастрюли. Потом займешься его соломенной шляпой. Послушайся совета. Используй мыльную стружку. Проветри ящики. Не лезь вон из кожи. У этих туфель слишком высокие каблуки. Во всяком случае, она была довольна, что я у нее есть. Спустя пять месяцев мы отправились в небольшую церковь. Присутствуют все тридцать родственников. Я в красном платье с бантиками. Он хочет, чтобы я чувствовала себя довольной. Очень странное чувство. Похожее на стыд. Я мошенничала. Но вида не подавала. Ну, ведь не нужно быть слишком убежденной. Расслабься. Она повторяла, наконец я вправила мозги своему сыну. Теперь не хватало только ребеночка. Я была не супруга. Я была амулетом, необходимым для пресечения злословия. Постоянно и все чаще шептались о том, что в этом сыне есть что-то странное. Возможно, он голубой. Быть может, потому, что у него было мало женщин. Быть может, поэтому у него женская походка. Быть может, из-за мягкости слабого человека. Быть может, из-за такой матери он поневоле должен ненавидеть всех женщин. Было неприятно чувствовать, что вместе с Джанмария я главная героиня в этом фантастическом фильме. Я видела свое отражение с прической, поддерживаемой шпильками. На глазах розовые тени. На губах помада пастельных тонов. Я спрашивала себя, действительно ли это была Анджелика, которая из гусеницы превратилась в бабочку. Все подходили с поздравлениями, обнимая меня так страстно, как в греческих трагедиях. Как будто я была членом семьи, появившимся после двадцати лет отсутствия. С изумлением хватали меня за руки. Обращались со мною как с чудом, которое они годами вымаливали, стоя на коленях. С любопытством оглядывали мое тело. Лицо. Я могла бы описать выражение их лиц как ужас. Потом прибыла сестра свекрови. Женщина с проплешиной и тремя зубами, прикрывавшими нижнюю губу. Она стояла передо мной, изучая меня. Сжавшись, как бумажный пакет, она начала задавать мне вопросы. Голос как у вороны. У тебя была ветрянка? А свинка? Скарлатина? Корь? При каждом вопросе она брызгала на мое плечо слюной. Если ты этими болезнями не переболела, то должна ими заболеть. Ты должна ими переболеть, в противном случае случится несчастье. Прежде чем забеременеть, ты должна переболеть хотя бы свинкой. Я видела свой огромный живот. Лежу на кровати. Два огромных уха закрывают мои виски. Как Думбо. Я начала отступать. Искала Джанмария. Хоть какую-нибудь защиту. Он разговаривал о форели с кузеном. О маринованных сардинах. О камбале. Он обвил мою шею рукой. Его рыболовный трофей. Естественно, не было никого из моих родственников. Я не стала приглашать единственную живую родственницу. Тетушку с рассеянным склерозом. Представь, какая радость увидеть ее. Какое счастье увидеть ее с красным крестом и голубой шапочкой на черепе. Кресло на колесиках. Вылить на меня свой гнев. Несчастная, ты заставила меня подыхать в нужде и лишениях. Когда закончится эта клоунада, я вызову жандармов. Тебя вернут на твое место. Твоя настоящая жизнь не эта. Ты потеряла голову. Опомнись. Иногда она снилась мне ночью. Мне снились ее руки, которые сжимают мое горло. Приглашенные стояли около меня. Спрашивали меня, где твой папа. Твоя мама. Конечно, я не могла ответить им, что в один прекрасный день они исчезли «из обращения». Когда мне было девять лет, они подкинули меня увечной родственнице. Я говорила, что их у меня никогда не было. Очень жаль. У них на глазах выступали слезы. Сиротинушка. Бедная малышка. Как печальна была твоя жизнь. Убирайтесь вон, дурьи головы, набитые дураки. Не жалейте меня. Я дрянь. Во время свадьбы меня раздирали противоречивые чувства. Они все время перемежались. Сначала они, вознося меня до небес, приводили меня в восхищение. Сразу же опускали меня вниз, показывая мне мрак неизвестности. Как я была счастлива в этот миг. Как растеряна, ничего не понимая. Как здорово, что я на самом деле выхожу замуж. Как плохо, но это происходит. Невероятно, какая любовь меня окружает. А ужасов этих даже и не знают. Чего тебе еще нужно от жизни. Боже мой, что я делаю. Я уверена, я чувствую, что люблю его. Я никогда и ни за что его не полюблю. Наконец мне повезло. Как всегда меня объегорили. Смотри, твоя мечта сбывается. Посмотри, тебя пожирает кошмар. Как здорово. Как ужасно. Какая радость. Какая мерзость. Радость. Печаль. Надежность. Растерянность. Покой. Паника. Белое. Черное. Я шизофреничка.

С Джанмария мы сидели во главе стола. Он в черном костюме. Косой пробор. Ослепительно-белая рубашка, воротничок, галстук. Он целовал меня в щечку. Я очень сильно к нему прижималась. Тогда, когда чувствовала, что он для меня немного чужой. Прохожий с зонтиком под дождем. Без тебя я могу промокнуть. Так холодно. Пусти меня под зонтик. В супнице в середине стола куриный бульон. Приглашенные с удовольствием вдыхали его запах, издавая шум ручейка, осушенного насекомыми. Я ненавижу курицу, она напоминала мне тетю, в заключении с которой я находилась. Охватывавшее меня по воскресеньям наваждение, когда я вонзала в нее зубы. Я была вынуждена готовить ее. Курятина меня преследовала всегда. Появилась эта свекровь, чтобы продолжить мыльную оперу с птицей на столе. Я помню эту сцену, пунктуально повторявшуюся каждые шесть дней. Она, сидя на кресле, смотрит мессу по телевизору. Я склонилась над горелками, чтобы сделать съедобным труп. Сдохшая курица прибывала в предыдущий день. Рассыльный мясника вручал ее нам. Тетя открывала дверь, визжа от возбуждения. Она спрашивала, на этот раз она свежая. В прошлый раз казалась мраморной. Такой жесткой, что сломался зубной протез. Отнеси ее Анджелике. С рассыльным я болтала. О всякой ерунде. Совсем бесполезной. Мы разговаривали, пока я разделывала птицу. Отрубала голову. Отрезала ножки. Беззащитная жертва преступления. В этом ритуале было что-то извращенное, завершившееся потом… Сначала я использовала курицу, а потом его член. Я его вытаскивала перемазанными курицей руками. Мясо я презирала. Выпустить кровь и извергнуть семя. Чувствовать, что можешь решить ее судьбу. Засунуть птицу в кастрюлю. Засунуть птицу в горло. Как я наслаждалась, когда он извергал семя на пол. Я как бы убивала его. Заставить его плакать. Присутствовать при представлении моего настоящего. Задушенное отчаяние капает на землю. Когда он уходил, я скользила по его сперме. Каталась и напевала. Пока приглашенные обжирались, я иногда это делала. Повсюду пожарники. Горячая сперма падает на плитки. Скользить по ней, напевая. Я хватала моего мужа за руки, чтобы успокоиться. Я ему шептала, как я счастлива, золотце, что завтра мы отправимся в свадебное путешествие. Меня умиляло то, что он по-своему меня любит. От него меня немного тошнило. Никаких порывов. Исступление. Мощь. Он любил меня скромно. С помощью любви ему не удавалось даже преодолеть себя. Он оставался в западне посредственности своего существа. Приговор. Мы отправились в свадебное путешествие в город, наполненный памятниками. Неделя прогулок с туристическим путеводителем. Путешествия я не помню. Я его стерла из памяти. Выкинула. Зачеркнула. Не спрашивай меня ни о чем. Если мне нужно выбрать момент свадьбы, который нужно запомнить, даже если он и неприятный, я выбираю этот. Его образ наиболее подлинный среди всего неясного или слишком ясного. Я перед алтарем. Джанмария справа от меня. За нами люди в кружевах. Перед нами священник с обслюнявленными губами. У меня горит клитор. Я чувствую необходимость отрезать его. Отрезать его ножницами. Выхолостить эрекции моих убийственных сериальных снов.

В этих снах мне снились только удлиняющиеся члены. Разглядев в пыли что-то очень красивое, они его насиловали. У меня они были на кончике клитора. Им удавалось видеть даже в тумане. У них вытягивающиеся глаза, которые улучшают зрение. Всегда в неумолимом поиске детальки-желания. Мне хотелось отрезать его ножницами. Утопить их в моей крови. Это они привели меня к ошибке. Они все стояли и поджидали меня. А потом, даже если я не хотела, шли в наступление. Знаешь, они питаются тоном напряжения. Все они хотят сбросить меня вниз головой. В бассейны без воды. Забросить в небеса без кислорода. Они ищут предлога, чтобы существовать во мне самой. Знают, что я хотела бы этого. Что хотела бы выбросить их. Убрать с поверхности земли. Для того чтобы их не было. Потому что, если бы их не было, я смогла бы успокоиться. Спокойно растянуться. И мне переход не показался бы таким ужасным. Они меня пробуждают. Ты понимаешь, что они делают. Они мне говорят. Ты понимаешь, насколько это нелепо. Если бы они были послабее. Или хотя бы поменьше. Их можно было обезоружить. Но нет. Они дозорные сверкающих снов. Напоминают мне, как должно быть. Как я могла бы жить. Все они стоят на клиторе. И я хотела бы отрезать его. Хотела бы отрезать его ножницами и выхолостить себя. Выхолостить из себя все эрекции этих убийственных сериальных снов.

По вторникам около полудня мать Джанмария давала мне уроки кулинарии. Хорошая жена всегда должна упражняться. Она прибывала и превращалась в учительницу. Волосы удерживают шпильки. Я надеялась, что ее поразит крапивница. Сифилис. Истерическая беременность. Чтобы хоть что ее остановило. С тетей это случилось, когда мне было двадцать два года. Меня уволили из сувенирного магазина. Три года назад. А от тети ушла прислуга, и я должна была ей помогать. Ухаживать за ней весь день. Я курила сигареты и пролистывала журналы, а она сидела у окна с черной лялькой на руках. Так в один прекрасный день она родила этого ребятенка. Вытащив его из коробки с вещами своего детства. Я давала ей успокаивающие пилюли, иначе она бредила, распевая колыбельные. Она бесконечно его убаюкивала, а потом трясла. Я помню ее голову. Она мгновенно склонялась, когда тетя принимала успокаивающее. Иногда я приклеивала ее череп к телевизору красно-белой изоляционной лентой. Из тех, что применяют на стройках, мне ее подарил плотник с нижнего этажа. Низенький человечек, у него был больной сын, у которого всегда был высунут язык. Мне очень хотелось, чтобы и у свекрови была бы подобная беременность. Мысленно я говорила ей, грязная тварь, какого черта ты путаешься у меня под ногами. Она резала картошку, и я молча говорила ей это. Эти слова были написаны у меня на лбу. Проведя одиннадцать месяцев с ней и ее сыном, я начала ненавидеть себя. Как домохозяйка, я пропускала удары. От домашних чистящих средств у меня началась аллергия. От стиральных порошков чесались даже яйца. Мне приходилось намазываться кортизоном, чтобы не содрать кожу ногтями. У меня выпадали волосы. У меня пропал аппетит. Постепенно я заметила, что отвергаю эту обстановку. Я выложилась полностью, чтобы создать не лишающий меня надежд домашний очаг. Я придала нежность даже его матери и старалась понравиться ей. Смертельные прыжки без страховки и поведение первой ученицы. Никогда никакого нытья. Все сияло чистотой, и я приручала свои тоску и томление. Было бесполезно. Он оставался запертым в своей раковине, опутанный своими привычками. Она не уставала преследовать меня. Нападать на меня. Я смотрела, как она возилась среди ножей. Говорит мне, посмотри, как я это делаю. Как забрасываю все в кастрюлю. Наливаю масло, а потом кладу зелень. Постарайся подражать мне. Она готовила густой суп для сына. Он любил суп из риса и овощей почти так же, как и ресторан. Я должна была готовить его из очень свежих овощей четыре раза в неделю. Если я его не готовила, то для него наступал пост. Он становился печальным. Если хочешь, чтобы он был счастлив, прибавь порезанные артишоки. Добавь обжаренные кусочки морковки. Готовь все на медленном огне. Время от времени помешивай суп то направо, то налево. Смотри и хорошенько запомни все раз и навсегда. В документальном фильме я видела, что его ест даже президент. Как ты надела фартук. Поправь его. И она и я надевали прямоугольник из цветастой ткани с лямками на шее. На ее груди он раздувался. Огромные, как биллиардные шары, груди. Она толкала меня ими, беря базилик. Как бы мне было приятно, если бы ее изнасиловал конь. Я уставала. Задыхалась. Вытирая пыль, я поджидала его возвращения. Он открывал дверь, как всегда. Бросался в душ. По вторникам приносил мне букетик фиалок. Клал их на стол. Рассказывал мне о своих телефонных разговорах с людьми. Жаловался на сигаретный дым. Мне приходилось курить на террасе. Я надевала шлепанцы. Он млел от телераспродаж. Мы ужинали молча, ведь телевизор был включен. Я пыталась внести в эту атмосферу что-то более живое. Полусвет. В середине тарелок свечи. Язычки пламени раздражали его глаза. Он плохо видел экран. Матрасы из мериносовой шерсти. Пылесосы. Время от времени он разливался монологом, рассказывая, что он столп конторы. Без него адвокат умер бы. На самом деле я немного ему завидовала. Он ничего не чувствовал. Бесчувственный до мозга костей. В этом году мы не сможем позволить себе отдых. Нам придется затянуть пояс. Как будто бы мы уже куда-то ездили. Хотя бы на субботу и воскресенье. После еды он приглашал меня на диван. Я превращалась в подушку, на которой спят. Если он не очень сильно уставал, то ложился на меня. Входил в меня, как в надувную куклу. Без плоти. С воздухом внутри. Как деталь интерьера. Извергнув семя на мои ноги, шептал «я тебя люблю» так, что это звучало, не беспокойся, все в порядке, мы скользим как по маслу. Затем в программе была постель. Быстренько спать. Проснуться с петухами. Как только я слышала его спокойное дыхание, осторожно перебиралась в гостиную. Звонила Веронике, сказочной попке. В шкафу она принялась изучать английский язык. С фонариком читала книги. Слушала кассеты. Я слышала мужской голос с британским акцентом. Я говорила ей, убегай, ужасно столько времени проводить среди одежды. Я чувствовала бессилие, но пыталась помочь ей. Мы казались двумя политическими изгнанницами, скрывшимися в посольстве от террора вне его.

Моей единственной отдушиной в это время были посиделки со старухой с механической рукой, курительницей табака. Я познакомилась с ней в полдень. Она сидела в халате на лестничной площадке. Этой конечностью она поливала гортензии. Нажимала на пульт, чтобы управлять ей. Рука была из жесткой резины цвета сметаны. Она двигалась, а мне виделось, что дирижируют оркестром. Заставляют вибрировать скрипки под подбородком девушек со светлыми волосами. И было в этом что-то романтическое, хотя мне и было тоскливо смотреть на нее. Это была синьора, приближавшаяся к своей могиле без страха. Воительница с копьем. Пронзала им время. Вдыхала его, как сигареты. Я хотела бы, чтобы она была моей бабушкой и научила меня на все плевать. И она курила. Как она курила. Как настоящая курильщица табака. Вставляла сигарету между пальцами из полиэфира. Ей нравились крепкие. С никотином в каждом миллиметре. То, что я ее посещала, стало для меня бегством от действительности. Бегством от домашних дел. Она в квартире с очень старым псом, который с трудом ползал по полу. Очень грязная квартира, повсюду пакеты. Сигареты даже в углах. Такая тишина, что даже мошка могла тебя побеспокоить. Она усаживалась в свое массажное кресло. Устройство цвета зеленой воды. С кнопками. У нее, если она нажимала на желтую, волнообразно двигалась грудь. Я наслаждалась этим представлением. Это она дала начало нашим встречам. Со щелчка зажигалки начинался табачный ритуал. Мы заполняли пепельницы. Также ей нравилось танцевать. Она ставила танго и просила меня потанцевать с ней. Было странно хватать ее бесплотную руку. Ее искусственная рука смотрела вверх. По комнате она двигалась по диагонали. Иногда она с силой сгибала меня до пола. У меня поскрипывали кости. После нескольких сигарет эта квартира превращалась в неожиданно раскрывшуюся музыкальную шкатулку. Бал дебютанток, погубленных излишествами. Две танцовщицы в никотиновом тумане. Когда я уходила оттуда, то понимала, навстречу чему иду. Я видела свое будущее, которое возникало передо мной, как Мадонна. Тогда меня охватывала паника. Мне приходилось распахивать окна. Распахнув их, я смотрела, как люди идут в пустоту. Я немного высовывалась и обдумывала свой прыжок. Посиделки с курильщицей были мгновенной передышкой, за которой следовала буря. Я сидела на стульчаке и мастурбировала. В зеркале мое отражение. Мои пальцы между ног. Умиротворенное и немного взволнованное выражение. Я была прекрасна. Была ужасным чудовищем.

Запеченные яблоки. Приближался конец марафонского забега для этого фрукта. Три дня готовить его. Безостановочно. Сломя голову. Без сна. Постоянно. После похорон моей родственницы. Тетушки с пораженными мышцами. Произошло это обезоружившее меня событие. Я оплакала ее смерть.

Меня позвал социальный работник. Как-то в полдень. Из писем он составлял речь? Старался делать это тактично. Пытался быть не очень жестоким, сообщая об этой смерти. Прошло почти три года с того дня, как я ее покинула. Социальный работник мне рассказал, что за ней ходила китаянка, которой она платила. Совсем желтая девушка с косичками. Весной она готовила ей рулетики. Что-то из кухни ее мест. Свинина в кисло-сладком соусе. Медуза с миндалем. Сладости. Сыпучие пески. Из-за этих разнообразных блюд у нее увеличилась печень. Она сдохла из-за цирроза печени. Каждый раз на столе стояла сливовица. Иногда он приходил, чтобы проконтролировать. Он сказал китаянке, чтобы та готовила ризотто без соуса. Овощи на пару и ничего спиртного. Думаю, она не понимала моего языка. Возможно, мне нужно было более тщательно следить за ней. Быть с ней в полдень. Проверять ее поведение. Бедняжка наверное много страдала. Она кричала, извиваясь на постели. В комнате вонь от сои. Азиатских напитков. От ее тела исходил запах этилового спирта. Я его слушала, сжимая двумя руками трубку. Грязная шлюха. Умерла. Широко раскрытые глаза, как в фильме ужасов. Я ему сказала, что приду. Приду завтра на похороны. И на все остальное. Когда я повесила трубку, меня охватило отчаяние. Прямо. Напротив. Лицом к лицу. Но какого черта. Два дня назад с Джанмария я была зоопарке. Жирафы в клетках. Гиппопотамы в лужах. Похожие на меня обезьяны на резиновых деревьях. Он хотел покататься на лодке. По озеру. С лебедями. Знаешь, как было весело. Время от времени по ошибке ударял их веслами. У одного лебедя на голове не было перьев. У другого раздерганное крыло. Они были ободраны, как кукольные мишки у детей. Пока мы как идиоты плавали по воде, чей-то сеттер выпрыгнул из лодки. Жуткое зрелище. Он вцепился зубами в белое горло лебедя. Трепал его, пока не задушил. Крики. Переполох. Сбесившиеся улетающие лебеди. Я закрыла глаза руками. Когда я узнала новости о тете, я стала как сеттер. Я чувствовала себя ублюдком. Несмотря на то, что бросила ее, чтобы спасти себя. Несмотря на то, что существовали веские мотивы, чтобы выгородить себя. Мне совсем не удавалось оправдаться. Хотя я часто желала ей смерти. Я не понимала, почему я так страдала. Бросившись на пол, я плакала. Говорила себе, что дрянь.

На следующий день мы поехали на машине. Конечно, вместе со свекровью. Она сидела на задних сиденьях, руководя нами. Она думала, что мы находимся в отпуске. Нас поджидали туристические приманки. Она передавала нам напитки. Бутерброды с говядиной. Оладышки. Это не я придумала взять ее. Это придумал ее сын. Моральная опора. Плечо. Утешение. Поддержка. Дура. Из-за нее злополучный траур становился для меня все хуже. Из-за нее я все сильнее чувствовала себя мерзкой тварью. Она спрашивала, откуда появилась эта несчастная. Быть может, я пыталась спрятать ее. Почему я ей не сказала. Она принялась грызть семечки. Хомяк, надувший щеки. Грязная шлюха, какие нервы. Мы прибыли с опозданием. Ехали медленно. Постоянные остановки. Ее уже выносили из раскаленной комнаты. Гроб еще не был закрыт. Я ее видела. Ее тело казалось восковым. Не хватало только огня, чтобы она растаяла. Казалось, она улыбается. Спокойно. Никаких следов паники. Холодная, как мрамор. Я поцеловала ее в щеку. То, что я испытывала, не на что не было похоже. Неопределенный оттенок неуловимого цвета. Смерть. Потом все остальное. Служба. Одинокая процессия. Сопровождающих мало. Три кошки. На обочинах кипарисы. Земля. Лето. Могила. Молитвы. Речи. В листве сидит ворон. Надгробная плита. Последнее прости. Занавес. Тишина. Зуд в голове. Трусики врезались в ягодицы. Боль в левой ноге. Хочется снять туфли. Я вышла с кладбища, опершись подбородком на руку. Мои мысли напоминали стрелки часов. Выскакивали каждую секунду, Джанмария включил зажигание. Опять в машине. Бутерброды. Напитки. Жизнь возвращается. Вновь притворяемся, что живем. Фарс продолжается. Пусть все идет ко всем чертям, пусть все провалится в тартарары. Пенистый поток всякой дряни. Бунтари. Водопад, который неожиданно извергнул их в воздух. Я сидела в каноэ. Не в машине. Быстро мчалась по водной глади смертельных проклятий. Каждый километр наполнял меня адреналином. Как будто бы воздух был напоен кокаином. На каждом километре я приобретала силы. Я превращалась в бомбу. Не поддающуюся разрушению. Реакция после потрясения от окоченелости умерших. Ответный удар. Как на мотоцикле зимой. У тебя мерзнет лицо. Ты останавливаешься. Входишь в какой-нибудь магазин. Воспламеняешься. Это случилось при возвращении. Я рухнула, когда увидела перед собой дом. Конец поездки. Реальность из цемента. Когда я увидела ее, у меня все помутилось в голове. Как во время спуска на мотоцикле. Ты останавливаешься. Уезжаешь. На тебя наехала скорая помощь. Мне не удалось добраться до двери. Мне казалось, что я иду по дощечке. Моя голова клонилась вперед. Джанмария и свекровь помогали мне удерживаться на ногах. Они отнесли меня в кровать. Завернув в одеяла. Заботливые. Милые. Два паука. Они говорили, мужайся. Жизнь продолжается. Да, конечно. Но когда. Грязная шлюха никогда этого не сделает. Хотя бы один раз. Разбежаться. Пропутешествовать три метра. Заставить почувствовать опьянение. Моя жизнь — лампочка у безрукого электрика. Как он сможет ее вкрутить. Она навсегда останется погасшей.

Через двенадцать часов я встала с кровати. И подошла к печке. Начался марафон по запеканию фруктов. Я занималась этим целых три дня. Внизу, в магазинчике, мне купили два ящика яблок. Три дня неутомимо их чистила и укладывала в духовку. Пока они пеклись, украшала лаврушкой уже готовые. Очищала другие. Укладывала в смазанные маслом противни. Из-за этого я даже не спала. Что-то случилось с головой. Все забеспокоились. Пытались заставить меня рассуждать. Не удалось. Его мать бранилась. Ты сошла с ума. Боже мой, что за несчастье. Там очень сильно пахло. Тебе не хватало кислорода. Повсюду яблочная кожура. Подносы завалены желтоватыми яблоками. Я видела деревья, покрытые сочными шарами. Они вырастали из пола. Как дождь, падали сверху. Росли из кухонных тряпок. Размножались на моем лице. В моей заднице. Вверху занавесок. Моя кожа стала яблочной кожурой. Я приобретала форму плода. Все мое естество желало его. Стать яблоком с семечками внутри. Меня раздирают зубами. Недолго продержаться на языке. Провалиться в дыру. В цилиндрическое горло. Упасть в желудок. Перейти в живот. В амниотическую жидкость. В тепло. В первый круг ада. Остаться в темноте. Ничего другого.