Почти ухожу.

Но в двух шагах от лестницы я вспоминаю свою мать, то, как она живет с отцом. Что, если бы ей удалось сделать свой спинной хребет более твердым и преодолеть страх и гордыню и все эти «так полагается»? Может быть, тогда она прожила бы оставшуюся жизнь с Джередом Лиакосом. А мы с Джоной были бы братом и сестрой. А может быть, нас вообще не было бы.

Но мы есть.

И я не моя мать.

И я не буду повторять ошибки своих родителей.

Наших родителей.

Я разворачиваюсь и делаю пару шагов к двери Джоны (он все еще наблюдает за мной и пытается восстановить дыхание, сбившееся от неожиданного тычка коробкой из-под сигар), потом, оттолкнув его, прохожу в квартиру.

— Ладно, заходи, — говорит Джонз.

Там на диване сидит Дженет. Вся в пламенеюще-красном, такая тропически-экзотическая, что совсем не к месту в этой дыре.

— Привет, — говорю я ей.

— Привет, Уичита. Это ты продаешь сигнальные системы?

— У тебя есть своя машина? — спрашиваю я.

Она недоуменно мигает:

— Д-да...

— Тогда будь добра, залезай в нее и рули домой. Знаю, это невежливо и все такое, но мне надо поговорить с Джонзом.

Это, конечно, невежливо. Но все же лучше, чем если бы я вцепилась ей в горло и задушила на месте.

Она пристально смотрит на меня. Потом на Джону. Затем скрещивает руки на груди и одаривает меня взглядом охранника: «Это ты сперла коробку печенья в кондитерском отделе?»

Это совсем не идет к ее красному платью и всему остальному.

— Все это довольно странно, — произносит она непревзойденным тоном наемного стража порядка. Ее рука начинает шарить по поясу, наверное, в поисках кобуры, но — к счастью для меня — этого украшения в ее наряде сегодня нет.

— Прости, — говорю я, подавая ей пальто. — Я тебя провожу.

— Нет уж, спасибо. Я и сама найду дорогу. — Она встает и берет пальто из моих вытянутых рук. У двери она оборачивается: — Вообще-то, ты же помнишь, я спрашивала, все ли у вас кончено. — Она улыбается Джонзу, и жестяные коровки болтаются в ее ушах. — Если не договоритесь, позвони мне.

— Спасибо, — отвечает он.

Я что-то бормочу и захлопываю дверь за ее красной задницей с подпрыгивающими помпонами. Не выношу красные помпоны, даже если вдруг оказывается, что у них достаточно ума и стойкости, чтобы не видеть серы в ушах Неряхи Джефа.

Но вот дверь закрыта, и я в полной растерянности. Вся моя бравада сходит с меня так же, как сошла вся информация с магнитной полоски на моей кредитной карте. Джонз все еще стоит там, куда я его оттолкнула, прокладывая себе дорогу в его квартиру. Опустив глаза, он смотрит на коробку из-под сигар и водит пальцем по контурам красавицы на выгнувшейся от удара крышке. Черные волосы свесились ему на лоб, и мне не видно его лица.

Но все равно.

Я слышу, как его палец трется о картон коробки.

Этот звук бежит вниз по моей спине, и мне хочется плакать. Я открываю рот, чтобы сказать, что я сожалею о случившемся и что я ухожу. Но он говорит:

— Сегодня я заходил к твоей маме.

Я закрываю рот.

— Зачем?

Он поднимает глаза, убирает волосы со лба и улыбается, потом кладет коробку на стол.

— Она задала мне тот же вопрос. Сказала, что я должен быть в другом месте.

И, произнеся эту загадочную фразу, он плюхается на диван и сбрасывает ботинки. Я сажусь на пол. Я слишком устала, чтобы искать стул.

Интересно, не повредил ли скальпель наши мозговые извилины? Может, он разрезал их, как нож на благотворительном церковном обеде разрезает двухслойный шоколадный торт? Я больше не могу этого выносить. Меня все крепче засасывают паника и двухслойная черная тоска, и я говорю первое, что приходит мне в голову:

— Извини, что испортила тебе свидание.

Но это вовсе не значит, что мне уже не хочется плюнуть на туфли Дженет. Отсосала... Тоже мне!

Молчание.

Я гляжу вверх и вижу, что Джона, нахмурившись, смотрит на меня. Похоже, он несколько смущен.

— Ты считаешь, что это было свидание? — спрашивает он.

— Разве нет?

— Она постучала. Я открыл дверь. Первое, что пришло мне в голову, — что у нее в той маленькой сумочке пистолет, поэтому я и впустил ее. Это было скорее не свидание, а насильственное вторжение в квартиру.

— И она не спросила...?

Он отрицательно качает головой и не дает мне закончить.

— Это я виноват, — говорит он. — Я поцеловал ее в тот день, когда ты уехала. Сразу после твоего отъезда.

— Вот как!