«Готов», – отвечаю я.

Они уходят. В коридоре гулко громыхают двери других камер. Проверка продолжается. Снова режет слух скрежет замков, и дверь нашей камеры опять с грохотом открывается. «Это за мной», – понимаю я. Дежурный офицер ведет меня на личный досмотр. Раздеваюсь. Надзиратель тщательно прощупывает и осматривает каждый шовчик, старательно переписывает мой нехитрый гардероб. «Брюки черные, ботинки черные, майка черная, куртка пуховая черная, шапка спортивная черная» – я подписываю квитанцию. Я еще не успеваю одеться, как к нам подходит незнакомый мне человек. Вижу бирку на его камуфляже – «Спецназ ФСИН России». Он на голову выше меня и шире в плечах. Мы выходим из здания во дворик. Вместо «жигулей» меня поджидают две «газели» – с надписями «ФСИН России» и «Спецназ ФСИН России». Рядом толкутся человек пять, здоровенных, в малиновых беретах – охранники. Меня сажают в «газель», и мы мчимся в Басманный суд…

От увиденного я впадаю панику. Надо сказать, что появление этих охранников меня напрягло. Они действительно производили сильное впечатление. «Что-то случилось? Меня хотят убить?» – растерянно перебираю я в голове различные версии происходящего. «Господи, да кому я нужен! – успокаиваю я себя. – От моих показаний никакого толку! Ни тем, ни этим».

«А тогда для чего все это нужно?» – у меня продолжают всплывать вопросы, на которые я пока не нахожу ответов.

Мы приехали. Внутренний дворик Басманного суда. Выходим из машины и поднимаемся в зал судебных заседаний. Шествие возглавляет двухметровый спецназовец с автоматом неизвестного мне образца с глушителем… Я прикован наручниками к конвоиру. Позади идут вооруженные автоматчики. Мы заходим в зал, и меня сажают в клетку. Один автоматчик остается снаружи, остальные занимают места в зале в последнем ряду. В зал заходят растерянные родственники и адвокат. Последний подходит ко мне и, заметив мое состояние, спрашивает: «Вас не били?» У меня пересохло во рту, и я лишь отрицательно мотаю головой и прошу воды.

Спектакль продолжается недолго. Бездарный актер Лахтин выдает ставшую уже привычной ложь: «Хотел скрыться, убежать…» Адвокат ходатайствует об изменении меры пресечения на подписку о невыезде. Я поддерживаю это ходатайство, но прокуратура категорически против.

Все решено заранее. Поездка в суд – это формальность, исполняемая лишь для создания видимости правосудия, но ничего общего с ним не имеющая. В России все судебные решения принимаются задолго до оглашения приговора.

Подарок на день рождения отменяется. Мы возвращаемся. Весь в мыслях, ничего не замечая вокруг себя, ничего не слыша, я выйду из этого состояния только в тюрьме. Обыск, и я попадаю в камеру. Без сил падаю на шконку и долго смотрю в потолок…

Следствие по особо тяжким статьям может длиться полтора года. Одна из статей, по которой нас обвиняли, – статья 174.1. Звучит она так: «Финансовые операции и другие сделки с денежными средствами или иным имуществом, приобретенным лицом в результате совершения им преступления». То есть заранее, до суда, тебя признают преступником. Далее – формальность, это выглядит следующим образом. Человек украл телефон – получил срок за кражу. Продал его – получил еще один срок, по статье 174.1. Получается, что человека судят за одно и то же преступление дважды. Помимо того, что такая вольная трактовка закона противоречит логике и здравому смыслу, это еще противоречит всем правовым нормам и Конституции РФ. Более того, эта статья универсальна и может быть в довесок применена к любому. Довесок грузится исключительно по воле и желанию следователя. Адвокаты Ходорковского подавали ходатайство об исключении данной статьи из Уголовного кодекса как антиконституционной. Безрезультатно. Не для того же ее придумывали, чтобы отменять! Я уверен, что в ноябре 2002 года эта статья была внесена в Уголовный кодекс специально для Ходорковского.

Вообще, у меня сложилось впечатление, что российские суды применяют законы исключительно для легализации своих незаконных решений, так сказать, для придания им правомерного вида. Для Ходорковского часто меняли целые законы. Осудили первый раз, дали срок. Естественно, возникает вопрос: «В какую колонию везти, где ему срок отбывать?» Жизнь в разных колониях отличается, так как определяется не законом, а степенью самодурства начальника и его окружения. Где-то можно спокойно отдыхать с мобильным телефоном в кармане, а где-то лопату из рук не выпустишь.

Я отчетливо вижу такую картину. Начальник СИЗО встречается с господином Калининым, возглавлявшим тогда ФСИН России, и спрашивает: «Куда Ходорковского этапировать?» Вопрос не из легких, за неправильный ответ можно вылететь из своего кресла. «Да куда подальше!» – рождается гениальное решение, которое исполняется буквально. На стене висит карта России с обозначенными тюремными владениями. Они берут линейку и вымеряют расстояние. Читинская область, Краснокаменск. Даль несусветная. Родственникам ехать три дня и три ночи, адвокатам не добраться. «Отличный вариант! То, что надо!» – они радостно, как нашкодившие дети, смеются и потирают руки. Но есть нюансы. Зона эта – черная, то есть зэкам живется там вольготно. Чтобы не допустить никаких поблажек Ходорковскому, зону быстро перекрашивают в красную, искалечив нескольких зэков. Остается последний нюанс – закон. О нем в столь радостный момент правохоронители не вспоминают или не знают его вовсе. Уголовно-исполнительный кодекс Российской Федерации гласит: «…Осужденный отбывает наказание в области по месту жительства или граничащей с ней». Адвокаты Ходорковского начинают в судах оспаривать очевидно незаконное решение об этапировании своего подзащитного в Краснокаменск. Подаются иски и жалобы. Но… через некоторое время в закон вносятся изменения, отменяющие этот пункт. Как будто и не было его вовсе.

С нашим делом, именно с Ходорковским я связываю и другую известную историю. Существует законопроект о зачете дней, проведенных в СИЗО, в общем сроке наказания с повышающим коэффициентом. Очевидно, что условия жизни в СИЗО гораздо хуже, чем в колониях. Предлагалось засчитывать два дня, проведенные в СИЗО, как три дня в колонии общего режима. Принятие этого закона, помимо гуманных целей, имело бы сугубо практическое значение, позволив значительно разгрузить перенаселенные зоны. Законопроект проходит несколько чтений, но выясняется, что придется отпускать на свободу Ходорковского, который пробыл в СИЗО много времени. В результате законопроект кладется под сукно и остается только проектом.

Постепенно исчезает надежда на то, что мне изменят меру пресечения и я буду ходить на суд со свободы. «Повезло, что не отпустили, – задним числом осознаю я. – Иначе было бы крайне неприятно и болезненно опять заезжать в тюрьму со свободы при вынесении обвинительного приговора. А так к моменту вынесения приговора прошло два года и восемь месяцев!»

С непоколебимой верой в то, что меня оправдают и я выйду на свободу, я с нетерпением жду окончания следствия и передачи дела в суд.