Чтобы не толкаться в умывальнике после подъема, я встаю на полчаса раньше и иду умываться ледяной водой. Горячей воды в отряде нет. Когда все зэки идут умываться, я заправляю кровать.

Я начинаю привыкать к жизни отряда. Мне нравится учиться шить, что не ускользает от внимания приглядывающей за мной администрации. Кому-то не нравится, что мне относительно хорошо. Меня переводят на другой участок. Теперь я упаковщик шапок. Шапки шьют в смежном цехе – на любой вкус, в огромных количествах. Мы заваливаем шапками заключенных и закидываем ими военных. Я едва успеваю обстригать нитки, причесывать железной щеткой и складывать шапки в сделанные мною коробки. Конвейер работает безостановочно. В воздухе витают облака пыли и синтепона, дышать нечем. Шапки мне начинают казаться живыми существами, они ползут на меня со всех сторон. Стоит мне только отойти на несколько минут в туалет, как я с ужасом обнаруживаю на рабочем столе целую гору шапок. Я не знаю ни минуты покоя, а тем более отдыха.

Новая работа приносит один плюс – смена пролетает мгновенно. За первый месяц своего ударного труда я зарабатываю семьсот рублей. Поинтересовавшись у бригадира нормами выработки и расценками, я быстро прихожу к выводу, что недоплаченные зэкам деньги администрация колонии банально присваивает себе, оформляя их в виде премий. В моей голове защелкали статьи Уголовного кодекса – мошенничество, использование рабского труда. «Господи, да их впору менять с нами местами!» – рассуждаю я. Но эти люди щедро и честно расплачиваются с осужденными «воздухом». Вместо денег зэки получают поощрения и в основном остаются этим довольны.

12 декабря 2007 года. День Конституции в ИК ФКУ-6 традиционно встретили ее массовыми нарушениями – так бы я сказал о своем пребывании в колонии…

16 декабря 2007 года. Прошло ровно три года со дня моего ареста. Мне хочется побыть одному. Отработав смену на промке, я гуляю по локальному сектору. По аллее зловеще марширует карантин, знакомые зэки с завистью посматривают в мою сторону. Жуткое зрелище, от которого у меня пробегают мурашки по коже. Я ловлю себя на мысли о том, что не прошло и недели, а мне уже не нравится в отряде. За плечами целых три отсиженных года, кажущихся вечностью, целая жизнь, полная боли и страданий. «Всего три года позади, а впереди еще восемь до конца срока, – неожиданно осознаю я. – Еще два раза по столько же и еще два года!» Я физически начинаю ощущать давление еще не отсиженных лет, которые кажутся мне вечностью. И иду в отряд пить с Зуевым крепчайший чифирь…

Пошел четвертый год моего заключения. После выполнения заказа нашу бригаду несколько дней не выводят на работу, и я остаюсь в отряде. В бараке спокойно и непривычно тихо. Основная масса осужденных на работе. Очень хочется спать, но это категорически запрещено. Лежать тоже нельзя – сразу получишь нарушение, которое припомнят при рассмотрении вопроса об условно-досрочном освобождении. Несмотря на эти глупые и надуманные запреты, мне очень нравится оставаться в отряде. Я занимаюсь спортом, читаю книги. Впереди выходные, нас ждет баня, где удобно стирать свои вещи. Я прошу Зуева принести оставленную мною на промке одежду – теплые носки и подштанники. На обед мы идем одним строем, где Зуев передает мне мои вещи. После обеда мы останавливаемся у локального сектора нашего отряда. «Осужденный Переверзин, выйти из строя!» – говорит прапорщик и просит зайти в будку.

«Что у вас в карманах?» – спрашивает он.

«Мои личные вещи», – говорю я и достаю из карманов носки и подштанники.

«И все? Больше ничего нет?» – разочарованно тянет он.

«Все», – отвечаю я.

«На вас будет написан рапорт, а вещи вы получите у начальника отряда», – торжественно сообщает он мне. Удивленный тем, как быстро нас сдали, я иду к начальнику отряда, с которым еще не знаком. Майор Кузьмичев – странный человек. О таких людях я читал у Достоевского в «Записках из Мертвого дома»: он не мог пройти мимо осужденного, чтобы чего-нибудь не отобрать, не наказать или не сделать замечание.

Написав объяснительную, я стучусь и захожу к нему в кабинет. Представляюсь и прошу отдать мне вещи. Прочитав целую лекцию, он открывает сейф и царским жестом отдает мне грязные носки и подштанники. «Мы же должны были проверить, расследование провести, – говорит он мне. – А вдруг эти вещи были украдены у другого осужденного?» Пытаюсь понять, шутит он или говорит всерьез, и понимаю, что он говорит эту чушь на полном серьезе. Ошарашенный, я выхожу из кабинета.

На следующее утро, умываясь, я краешком глаза замечаю крадущегося в туалет начальника нашего отряда. Через секунду я услышу его победоносный вопль: «Ага, попался!»

Справедливости ради надо отметить, что туалет наш представлял собой совершенно убогое и печальное зрелище. Он вовсе не походил на заведение для справления естественных надобностей, а скорее напоминал подмостки разрушенного театра, где и разворачивалась эта комедия. На высоком постаменте было проделано восемь отверстий с вмонтированными чашами «Генуя», как значилось в описи при входе в туалет. Так официально называются параши.

Я кидаюсь туда и вижу картину, которая меня потрясает. В ту минуту я пришел к окончательному убеждению, что в колонии работают неизлечимо больные люди. Пред моим взором предстал сидящий над чашей «Генуя» осужденный с сигаретой в зубах, мирно справляющий естественные надобности. Над ним коршуном вился майор Кузьмичев.

«Курение в неположенном месте! Уже не в первый раз! – радостно кричал отрядник. – Теперь ты у меня в ШИЗО поедешь!»

И Виталий действительно в этот день уехал в ШИЗО – штрафной изолятор.

В колонии у каждого отряда свой день и час на помывку. Нам выпадает воскресенье. В назначенное время – после утренней проверки – у выхода из локального сектора собирается толпа. Мы ждем, пока дежурный прапорщик откроет дверцу и выпустит нас из клетки. В соседнем, локальном секторе шестнадцатого отряда, тоже в волнении толпятся зэки. Они моются с нами в одно и то же время. Открывается дверь локалки, и мы организованной толпой, изображающей строй, бежим в сторону бани. Шестнадцатый отряд остается далеко позади. Впереди у нас еще одна преграда – стратегический объект под названием «банно-прачечный комплекс» надежно защищен высоченной решеткой с воротами, напоминающими ворота Зимнего дворца в Санкт Петербурге. Дневальный комплекса распахивает ворота и, чтобы не быть растоптанным толпой, отпрыгивает в сторону. Со свистом, криками и улюлюканьем толпа срывается с места. Толкаясь и обгоняя друг друга, зэки бегут в душевую. Первые займут самые удобные места в тесной раздевалке, им удастся захватить пластмассовые тазики для стирки белья, и они первыми попадут в вожделенный душ. Под одной лейкой скапливается три-четыре человека. Пока один намыливается, другой ополаскивается, а третий полощет в тазике белье. В клубах пара копошатся худые, изможденные, разрисованные тюремной символикой тела. От куполов и звезд рябит в глазах.