…Веранду пронизывал солнечный свет, с карниза срывалась капель, и воробьи, как потерпевшие, орали на всю округу.

Для начала они с Рене едва не разругались, потому что бригадир выдал желаемое за действительное: либо он имел дело с батиком так давно, что все забыл, либо вообще не имел с ним дела, либо имел дело опосредованно – ассистировал кому-то.

– Ты никогда не разрисовывал ткань, – проницательно отметила Нила, понаблюдав за довольно неуклюжими попытками Рене завязать на простыне узелки.

– Для начала нужно сделать что-то совсем простое, – важно заявил Рене.

– Зачем? Это же скучно!

– А ты хочешь сразу рисовать?

– Конечно!

– А вдруг не получится?

– Я же не предлагаю копировать полотно Лин Дифенбах. Я предлагаю нарисовать один или два цветка.

– Хорошо, только давай пропитаем ткань солью. Когда простыня высохнет…

– Да знаю я, – с нетерпением оборвала шефа Нилка, – получится что-то вроде грунтовки.

– Ты готовишь солевой раствор, а я красками займусь, – разделил обязанности шеф.

– А можно наоборот? – скуксилась Нилка.

– Хорошо, если тебе нетрудно, принеси мне соль и миску с водой.

– Нет, так мы не договаривались, – возмутилась начальственному произволу Нилка, – я бегать должна, а ты сидеть?

– Конечно. Я начальник, а ты мой подопечный.

– Подчиненный, – буркнула Нилка, – как я тебя породила, так и убью.

– Это как?

– Не бойся. Не взаправду.

– Взаправду?

– Не на самом деле, понарошку.

– Понарошку?

– Рене! Не мешай работать.

– А ты знаешь, что нужно делать?

– Соображу как-нибудь. Какой раствор нужен?

– Крепкий.

Нилка на секунду задумалась.

– Нет, я не хочу ждать, пока простыня высохнет, – решительно заявила она, – это все слишком долго. Я хочу сейчас.

– Ненила, в кого ты такая упрямая?

– Не мешай думать, – отмахнулась Нилка.

– Тогда держи вот это. – Рене протянул пяльцы.

– Зачем?

– А как ты будешь рисовать цветы?

– А, поняла, – согласилась Нилка, и они, путаясь руками и мешая друг другу, принялись закреплять пяльцы на простыне.

– Куда ты тянешь? – ворчала Нилка.

– Надо отрезать кусок, и все будет отлично, – внес рационализаторское предложение Рене.

Нилка вытаращила на него глаза:

– Хочешь, чтобы бабуля устроила нам козью морду?

– Козью морду?

– Это выражение такое. Одним своим видом уничтожит, значит.

– Идиома?

– Не ругайся.

– Я не ругаюсь, Ненила, идиома – это устойчивое выражение.

– Да, идиома. – Нилка прикрыла веки. – Еще вопросы есть?

– Странно, – пробормотал Рене, – красить можно, а резать нельзя?

– Да, красить можно, а резать нет, – взревела Нилка, – мы не такие богатые, чтобы резать новую простыню! Я бабулю уговорила отдать ее мне, потому что пообещала сделать красивой. Потом точно так же разрисую наволочки и пододеяльник. Понятно?

– Понятно. Комплект?

– Комплект. – Нилка уже карандашом наносила контуры лилии и слушала вполуха.

– А как ты ее раскрасишь?

– Каком кверху.

– Что-что?

Нилка подняла от рисунка глаза.

– Рене, дорогой, очень тебя прошу, пожалуйста, будь другом, заткнись, – произнесла она любезным тоном, после которого в гангстерских фильмах жертве ставят на живот горячий утюг.

– Ладно, я посижу здесь и посмотрю.

Рене оседлал стул и устроился рядом с Нилкой, но просто сидеть и смотреть ему было скучно и, наблюдая, как Нилка делает карандашный рисунок, потом выдавливает на контур жидкость из тюбика, потом сушит все феном, всякий раз совался с вопросами:

– А это зачем?

– Для того чтобы краска не растекалась.

– А здесь что будет? – тыкал пальцем в пустоты между контуром.

– Потерпи – и увидишь.

– Нет, ты объясни, – дышал в ухо Рене.

– Пять баксов.

– Согласен.

– Сейчас подожду, пока высохнет контур, и раскрашу цветок.

– А потом?

– Потом краска высохнет, и нужно будет прогладить утюгом, – еле сдерживая желание укусить своего бригадира, объяснила Нилка.

– Зачем ты такой цвет выбрала? Почему не красный?

– Да что ты понимаешь в колбасных обрезках!

По Нилкиному замыслу лилии были чуть голубоватыми, с абрикосовыми прожилками.

– В чем, в чем?

– В колбасных обрезках.

– Опять идиома?

Нилка уже взялась за кисточку.

– Да елки-палки, ты можешь помолчать?

– Могу, только не долго. Я скучал по тебе, Ненила, – севшим голосом сделал неожиданное признание Рене.

Внутри у Нилки все оборвалось, будто ее сильно встряхнули. Не доверяя слуху, она подняла на Рене глаза. Чертовы очки!

Не желая попадать в глупое положение, Нилка молчала (кто знает, что имел в виду лягушатник?), только дышать стало трудно.

– А ты? – не выдержал Рене.

– Я тоже, – наконец прошелестела она ставшими чужими губами. Имеет она право скучать по другу? Конечно.

– А зачем такое письмо издевательское написала? – На смуглые щеки Рене взошел лихорадочный румянец. – Я еле перевел.

Нилка смотрела на него и не узнавала: невозмутимый Рене волнуется?

– А ты зачем такое написал?

– Какое?

– Как чужой.

– Наверное, хотел тебя позлить.

– У тебя это отлично получилось.

Нет, показалось. С чего бы Рене волноваться?

Словно догадавшись о Нилкиных сомнениях, Рене осторожно взял в руки ее ладонь, развернул и прижался губами. Нилке стало жарко.

Губы были горячими и внушали совсем не дружеские чувства.

Бредовое желание поцеловать Рене, предварительно сняв с него очки, стало таким отчетливым, что Нилка отложила кисточку и осторожно потянула дужку очков вверх.

Занятый разглядыванием Нилкиной ладошки, Рене не сопротивлялся, только близоруко сощурился, когда остался без очков.

– Я так и думала, что глаза у тебя синие, – уличила своего шефа и друга Нилка. Она вдруг увидела, как это красиво: в окружении черных ресниц синие глаза на смуглом лице.