Сидя в скверике возле Бельфорского льва, они с Копелевым снова заговорили о войне.

– Иногда вспоминаешь о войне – не верится, что это было. А рассказывать об этом трудно, думаешь, зачем болтать лишний раз, – говорил В.П.

С одной стороны, ложь хуже воровства, а с другой – если тебя не спрашивают, то чего ты лезешь со своей правдой. В основном многое уже рассказали, как всё это было на самом деле. Что им, бывшим фронтовикам, сейчас делать? Говорить, что они были не хуже немцев?

– Нет, я и сейчас скажу – мы были лучше их! – воскликнул Некрасов.

Это немцы были захватчиками, немцы были оккупантами, как мы сейчас в Афганистане, говорил он. Это они принесли кровь, мерзость, ужасы несметные в нашу страну! Ну а мы им возвращали их же монетой!

Как для всех людей, побывавших на войне и испытавших чудовищное душевное потрясение, фронтовая дружба стала с годами и для Некрасова светом в окошке, радостным лучиком в жизни и темой умильных воспоминаний. Всё было в этой дружбе безоблачно – и люди были восхитительными, и окопная взаимопомощь всё преодолевала, и сладкими были разделённые с товарищами страдания.

– Хватит писать о войне! Хватит! – восклицал он. – Я уже и сам захлёбываюсь, и другим это надоело!

И всё же садился и писал, говорил, вспоминал, обсуждал. Покупал летописи, энциклопедии и карты, всё о войне. Смаргивая слезу перед телевизором, оцепенев, не отрывался от кадров военной кинохроники.

Ветераны, что с них возьмёшь! Я не знал ни одного, кто сумел забыть о войне. Самые жаркие Викины воспоминания были о победоносном рыцарском ордене – боготворимой им Красной Армии.

Кто бы ему что ни толковал, как бы ни убеждал или вежливо подтрунивал, В.П. потихоньку ото всех веровал, что его Красная Армия, победительница фашизма, щит велелепный, и сейчас оставалась храмом боевого духа, осиянным победными салютами. А о стены этого недоступного пороку святилища магически разбивались волны всех наших теперешних мерзостей, всеобщего воровства, лицемерия и трусливости.

И вдруг в декабре 1979 года Некрасова постигло второе после разлуки с Киевом горе – вторжение советских войск в Афганистан.

Сообщение о нападении привело его в абсолютную растерянность, он просто не знал, что говорить и думать.

Но было всё же и некое тайное утешение, какой-то пионерский патриотизм. Мы оба не сомневались, что война будет короткой и победоносной. К мнению моему Вика прислушивался, так как я недавно отслужил в армии, и хотя не питал к ней ни малейшего благоговения, но считал, что силы для победы найдутся. Ведь и противник хлипенький, это вам не Вьетнам!

А время шло, и стали доходить уже не слухи, а точные известия и фильмы – об убитых мирных афганцах и русских солдатах, о взаимной нечеловеческой жестокости, о каком-то кровавом остервенении, с которым армия карала сопротивление.

Потрясение Некрасова было бесконечным, и я думаю, он так и не свыкся с образом советского воина-агрессора. Но самой войной он непомерно возмущался и даже вместе с Гладилиным написал статью в «Монд», призывая в знак протеста бойкотировать Олимпийские игры в Москве.

А тут, прямо-таки в насмешку над боевыми русскими знамёнами, вышла книженция «Малая земля» генсека КПСС Леонида Брежнева, ничтожное печатное хлёбово, раздутое партийной пропагандой как сокровищница мысли, литературный шедевр и венец военного подвига.

Публично и приватно, по радио и в газетах Некрасов издевался над литературными способностями и полководческим гением, как тогда говорили, «дорогого Леонида Ильича». В ответ Некрасова густо обтявкали в советских публикациях, мол, дошёл, отщепенец, до точки, посягает на святое!

В Киеве по этому поводу пошучивали: пока одни не щадили жизни на «Малой земле», другие отсиживались «в окопах Сталинграда»!

…Некрасов пил кофе с гренками и болтал с Наташей Тенце в шикарной гостинице «Хокусай». За окном простирался и струился ландшафт японского острова Сикоку. Умиротворяющую тишину нарушил возглас мужа Наташи.

– Вика! – окликнул Нино. – Здесь о тебе пишут, посмотри!

И протянул английскую газету.

Так в 1979 году в далёкой Японии за утренним кофе В.П. узнал о лишении писателя Некрасова советского гражданства. Узнал с облегчением и лёгкой горечью. Но, думаю, всё же обрадовался в душе: он стал настоящим апатридом и нечего больше сидеть на двух стульях!

Советская власть признала официально, что он антисоветчик и его жизненная деятельность «несовместима со званием советского гражданина».