За соседними столиками оборачивались, чтобы мельком взглянуть на такого ветхозаветного посетителя. Сами официанты не обижались на него, но вот приятели французы шипели, в ужасе от такой бестактности:

– Так сейчас не говорят, Вика! Обслуживающий персонал – тоже люди, а такое обращение их унижает. Надо позвать: «Мсьё!»

Виктор Платонович отмахивался: что вы выдумываете, какой там «господин», он испокон веков говорит «гарсон», и никто до сих пор не оскорблялся!..

Когда наш Вадик подрос, они часто усаживались в одном из двух наших ванвовских кафе – в чопорном «Централь» или в общедоступном «Всё к лучшему». Дедушка заказывал пару пива. Внук, к огорчению деда, пиво не жаловал, но, чтобы ублажить старика, отпивал пару глотков.

Я думаю, что Виктор Платонович, никогда не имевший семьи, на старости лет с некоторой даже радостью воспринимал, что у него есть дети и внук. С довольным видом не упускал возможности рассказать о нас, часто похвально, иногда с лёгкой насмешкой или с немалой иронией.

Милу он без тени смущения называл самой красивой женщиной эмиграции.

Ещё у него появилась работа. Настоящая работа! Регулярная и серьёзная, требовавшая некоей дисциплины, не поощрявшая наплевательства. Своего рода цель существования. Он ведь страстно, я сказал бы, даже яростно хотел доказать, что доконать его никому не удалось! Он не спился – на что многие уповали, не сник морально и не сгнил от болезни.

Этих трёх важных вещей – семьи, работы и твёрдой цели – в Союзе у него не было. Они появились только здесь, в Париже, и впервые в жизни!

Там было, конечно, незаменимое и редчайшее – мама, друзья, читатели, лестная известность, Киев, Москва и Коктебель. Оставалась память о войне.

Написанный за год до смерти очерк «Спасибо Партии и Правительству!» был ответом и друзьям, и врагам, ответом на упрёки и восторги, но главное – ответом самому себе, на свои сомнения, обиды, на грусть-тоску.

Писатель потерял своих читателей, но обрёл свободу. Как и в своё время Бунин и Куприн, Мережковский и Гиппиус, Тэффи, Аверченко, Зайцев, Алданов…

«Подумать только, – писал В.П., – вдруг, волею судеб, оказаться в положении самого Бунина! Есть у нас всё – и тоска по дому, и воспоминания о прошлом, особенно в нашем возрасте. Правда, ненависть у нас какая-то однобокая, что ли. Ведь когда ты здесь, в Париже, думаешь о покинутой навсегда родине, испытываешь не так ненависть, но некую гордость. Гордость за множество тех людей – писателей, поэтов, драматургов, композиторов, оставшихся там и продолжающих писать или, как говорят, творить…

И я радуюсь их успехам и восторгаюсь талантом, зная, что кроме этого ещё там нужны смелость и честность…

Ну а мы, русские писатели, живущие в Европе, Америке, Израиле? Мы, которые можем писать всё, что придёт в голову, а успех наш зависит только от читателей, что мы, как мы?..

Спасибо партии и правительству, как принято у нас говорить по поводу всего, хорошего или дурного, – подарили мне Париж. А он, как известно, стоит обедни…»

На грандиозное похмелье Виктор Платонович предложил нам с Милой прогуляться. Бери, сказал, машину, прокатимся, отдохну после питья!

Направились в парк Монсури. С продуманным пейзажем, с лестницами начала века, скульптурами и беседками. С громадным прудом с лебедями. И уточками!

В этом пруду когда-то четырехлетний Вика пускал кораблики, смотрел на этих уточек и любовался солдатами-отпускниками, пуалю в синих шароварах. Первый лепет по-французски, первые парижские картинки и сценки, леденцы на палочке и сладкая вата…

Как во всех парижских парках, дорожки песчаные, а не асфальтированные. Причудливые перила, как бы сделанные из стволов и ветвей деревьев, а на самом деле бетонные. Толстенные деревья. Павильончики, статуи, руины стародавней усадьбы…

В углу парка примостилась будочка кукольного театрика, с Петрушкой, по-французски – Гиньолем. Чтоб не обидеть Вику, согласились посмотреть представление. Махонький зал был набит битком – кроме нас было ещё трое малышей с мамами. Гиньоль-Петрушка бил палкой жандарма и верещал. Дети умирали со смеху.

Наверняка всё это было и семьдесят лет назад, когда Некрасовы жили рядом, на улице Роли. Пойдём, поищем?

В Париже Виктор Платонович везде искал намёки, следы и места, связанные с его детством.

Сам он помнил, вероятно, немного. Но ещё в Киеве наслушался захватывающих детское воображение рассказов мамы и бабушки и запомнил их на всю жизнь. Теперь ходил по Парижу, выискивал, вспоминал или, копаясь в памяти, придумывал и додумывал сам.

Угловой дом № 11 на улице Роли, в котором Зинаида Николаевна с трехлетним Викой жили до переезда в Киев. Здание начала века, бывший доходный дом, на бывшей окраине Париже, значит, недорогой.

Здесь и осели тогдашние русские эмигранты, отсюда не так и далеко до Монпарнаса, до кафе «Клозери де Лила» и «Куполь». Тогда это были богемные и недорогие кафе, где большевики и меньшевики, распри позабыв, просаживали партийные денежки.