К противоположному берегу реки спускался крутой холм, покрытый лесом; листья кустов и деревьев окунались прямо в воду; речка тесно прижималась к нему, обнажив своё прежнее ложе, где она дотоле долго резвилась, перекатывая горные породы, и некоторые, укатав до ила, бросила тонким покровом на луговой пойменной террасе. Это — мои остатки геоморфологических познаний.

— Тут настоящий рай, — сказала Анна; — ничего не слышно, кроме пения птиц и деревьев. Послушайте!

По звукам я не могла определить, кто есть кто в птичьем царстве, наполнявшем пространство разными звуками, хотя в университете и была практика по ботанике и зоологии, и нас водили ночью в Петродворцовые парки, для зачёта — узнавания: кто из птиц как поёт. Я запомнила и узнала одного только соловья, а остальных мы придумывали сами, никто не может узнать пели они или нет, были они или не были? также — и с растениями с латинскими названиями деревьев и трав, запомнила только одно — Betula verucosa — Берёза обыкновенная.

Американские птицы были весёлые и нарядные и заполняли всё воздушное пространство свистами, щебетом, всплёсками, радостью. Речка выглядела, как рай для рыб: вода была мутно–жирная, с жёлто–белым оттенком; видно выше речка размывала тонкие лёсовые породы и переносила их куда-то к океану.

Сергей отвязал лодку, привязанную к небольшому причалу, и раздал всем удочки с насаженными червями— приманками, купленными в специальном магазине. Опустив своего червя в воду, я заметила, как он привлёк внимание прожорливых рыбок, и, вытащив леску, увидела прицепившуюся рыбку.

— Вот и попалась, вонзился крючок мой!

— Плохонькая у тебя рыбка, — сказал Сергей, — сюды клади в ведро для варки. А та, что пожирнее, пойдёт во фризёр — туды. Одних посушим, других поварим, третьих повялим, — распоряжался Сергей.

— Какая изумительная рыба! — восхищённо сказал Толя, взяв за жабры большую рыбу — видно, только в высоких горах ловится такая!

— Да разве это рыба!? Ты не видел настоящую рыбу с Дону! — заворчал Сергей и махнул рукой.

— Я в тех местах работал, и нет уже рыбы на Дону. Всё химические отходы загубили, — ответил Толя.

— Нет! Не может быть! Есть на Дону рыба, — возражал Сергей. — Есть!

Но Толя почему-то настаивал, что нет там рыбы, что угольные химические заводы сбрасывают в Дон отходы, и рыба вся передохла. Сергей же, не обращая внимания на Толины слова, продолжал:

— На Дону рыба играет, как перелив! С батькой по росе наловим… Аж поёт… Есть там рыба. Есть!

— Толя, — сказал Яша, — человек не мог бы и жить, если бы не измерял действительность вымышленным миром безусловного.

Валечка и Анна быстро очистили плохонькую рыбку и побросали в котёл для ухи. Некоторые из рыбных представителей были развешаны на солнышке, другие пошли во «фризёр».

Запах от ухи наполнил всё пространство около дома, где мы расположились на скамейке, и вытеснил все другие запахи, идущие от лугов, трав, реки. Я уже не смотрела на кручи холмов, в ожидании серебряного раствора с рыбками. А Яша и Толя ещё восхищались просторами.

— Просторы, просторы! — укоризненно произнёс Сергей. — Сколько крайму на этих просторах! Мы тут Валечку без пистолета не отпускаем по просторам. С преступниками они сколько возятся! Некоторых давно надо отстрелять, а их — на свободу, — гуляй! Дважды и трижды провинившиеся должны хорошо сидеть. Порядок нужен. А то возятся, возятся с ними, — а их уж давно казнить надо.

Ялта попытался что-то сказать про гуманность и про плату за свободу. Сергей был полностью невозмутим и убеждён в правильности своих суждений и обратился к нам с таким вопросом:

— А вы что, думаете, американцы — такие же люди, как и мы?

Его вопрос повисает.

Мы не знаем, что ответить на такой вопрос, и через некоторое молчание он сам продолжает, видимо, и не ожидая от нас услышать ничего вразумительного.

— Мы поначалу, по первости, тоже так думали, что они такие же люди, как и мы. А вот, трошки, тридцать лет живу с американцами и вижу: не такие они люди, как мы. Тридцать лет живу — ни единого, трошки, нейбора не знаю. Ни единого френа вокруг. Собаки — только френы у них. У нас в станице кажинный — какой френ батьке был! Русский кастам! А тут разговоришься с ним, вроде как со своим, улыбается, вроде как поначалу кажется, а коснись достать слово из-под сердца, — нет такого френа! Не делится он. Чужой. Увидите, как проживёте подольше. Чужие друг другу люди.

— У нас душа есть, а их, видать, Бог оставил, — добавила Анна, а Сергей продолжал:

— Не умеют они быть френами. Не умеют! Поживёте, оглядитесь — и вспомните мои слова.

Сергей говорил на смеси четырёх языков: некоторые слова вставлял по–немецки, другие — только по–английски, русский с украинским у него давно перемешались. И вдруг изумил Яшу лингвистическим чутьём:

— У вас там, задалече, язык — чистый, а у нас на Дону — мешаный.

Мы ласково распрощались, наевшись вдоволь ухи, и они пообещали нам приехать на ответный обед.

В день приглашения семьи Сергея Наугольного на обед я сделала украинский борщ с пирожками, вложив всё мастерство в своё коронное блюдо: курицу, фаршированную грецкими орехами. Толя купил для Валечки малахитовые серёжки для её тёмно–вишнёвых глаз. Долго я и он выбирали, чем оттенить её красоту. Купили ещё розы и лилии, — как у мадонны из «беседки роз». Когда всё было готово, позвонила Валечка, извиняясь:

— Маменька и папенька сказали, у нас очень много хозяйственных дел, и приехать мы не сможем.