Восемнадцатилетний студент заметил: «Габриэль-и-Галан, да простит его Господь, писал: “Видите эту красивую штучку, которая так отвратительно пахнет? Это молодая девица, лишившаяся скромности”. Когда я несколько лет назад слушал, как мой дядя-священник читает эти стихи, я верил, что незамужняя женщина, потерявшая невинность, заслуживает того, чтобы быть униженной и опозоренной. Теперь, когда я стал немного больше думать, я считаю, что мой дядя напрасно выделял последние строчки».

До сих пор встречаются мужчины, которые хотели бы видеть женщину «чистой», то есть невежественной до такой степени, чтобы не знать, как люди появляются на свет. Так, дон Федерико с великой радостью поведал нашему общему знакомому, что его жена, пока не вышла замуж, верила, будто дети рождаются через анальное отверстие. Он был счастлив, что может предъявить подобное «доказательство ее невинности», как выразился наш друг. Между тем дон Федерико был архитектором, и встретившись с ним, вы бы никогда не подумали, что он способен придерживаться взглядов такого рода.

Подобные уникумы есть в любой провинции. «Я знал в Мадриде одного промышленника из Страны басков,— рассказывал мой друг.— Этот недавно женившийся молодой человек так боялся сладострастия и был настолько зациклен на мыслях о грехе, что никогда не занимался любовью со своей женой иначе, как завернув ее в простыню с аккуратно прорезанной в соответствующем месте дыркой, служившей для оплодотворения». (Кстати, во Франции этот обычай был в ходу до начала XIX века.) Интересно, как воспринимала эту нелепую процедуру супруга промышленника? Неужели она верила, что все так и должно быть?

Половое воспитание везде далеко от совершенства, но в современной Испании страусиная наивность, с которой в обществе избегают разговоров на щекотливую тему, проявляется сильнее, чем в любой другой стране, хотя эта проблема и волнует здесь духовников, принадлежащих к более молодому поколению, а также немногих врачей и учителей.

Большинство студентов, заполнявших мою анкету, ответили, что их половое воспитание «никуда не годится». Многие юноши узнали, откуда берутся дети, от других мальчиков: кто-то в восемь-девять лет, кто-то в тринадцать-четырнадцать. Ответы на этот вопрос настолько разнообразны, что каких-либо обобщений сделать невозможно, кроме, пожалуй, одного — что весьма многие студенты в возрасте от девятнадцати до двадцати двух лет (это они добавили от себя) являются девственниками. Так же обстоят дела в Андалусии и Каталонии. Представители нового поколения меньше, чем в свое время их отцы, одержимы сексом и не так рано достигают зрелости, однако причину этого явления никто не объясняет. С другой стороны, двое-трое пятнадцатилетних юнцов признались, что имели связи со своими ровесницами-студентками; один из них довольно мило добавил: «Меня сделала мужчиной маленькая портниха, на несколько лет старше меня. Должен заметить, что она была очень славная». Двое-трое парней от восемнадцати до двадцати лет имели дело с проститутками.

Что касается девушек, то они в большинстве своем отвечали на вопросы гораздо короче, с большей оглядкой на условности, и достойных внимания исключений из этого правила нашлось немного. Знания о сексе они получали от матерей, в возрасте двенадца-ти-тринадцати лет; некоторые девушки, аналогично юношам, добавили, что эти объяснения были неполными, недостаточно понятными и не подготовили их в полной мере ко вступлению в мир и контактам с мужской половиной человечества.

Однако причиной таких слабых знаний и боязни их пополнить для многих девушек был страх нарушить «одиннадцатую» заповедь: «Не знай ничего о сексе и знать не желай».

Студентки университетов, с которыми я говорила в Каталонии и Галисии, считали, что в их невежестве и боязни коснуться избранной мной темы виновато монастырское воспитание, суть которого ничуть не изменилась с тех пор, как их матери закончили пансионы при тех же монастырях. (Мои анкеты в монастырских школах подчас заполнялись чуть ли не украдкой. Одна девушка боялась, что настоятельница рассердится, если узнает, что та заполняла анкету с вопросами о любви и сексе, и просила меня позвонить ее подругам в другой монастырь, чтобы удостовериться, что конверт с анкетами, оставленный в приемной, действительно попал по назначению, а не был конфискован. Она спросила: «Почему аббатиса была в шоке, когда мой novio прислал телеграмму, что он приедет в Сантьяго, а в конце приписал abrazos [92] ?»)

«Большинство думающих студенток сознают, что сексуальные проблемы существуют, но мы недостаточно осведомлены о них, в Европе эти вопросы обсуждаются более открыто,— сказала студентка, учившаяся в Барселоне и в Галисии,— но мы не делаем ничего, чтобы исправить положение. Мы никогда не делаем никаких выводов». (Заметьте, насколько часто испанцы говорят о Европе словно о другой части света, где абсолютно все не так, как у них; разумеется, отчасти это соответствует действительности, но пора бы им, после стольких веков ментальной изоляции, уже начинать избавляться от этой привычки.)

Студентка из Барселоны добавила: «Нет большого смысла продолжать наши дискуссии по двум существенным причинам: во-первых, большинство девушек хотят выйти замуж и любая форма сексуальной свободы может существенно снизить их шансы; а во-вторых, сильнейшее давление общества, семьи, религии, выражением которого является созданный ими идеал целомудрия и “женской чести”, чрезвычайно воздействует на наши умы».

Так как католическая церковь запрещает контроль за рождаемостью и планирование семьи, я имела смелость спросить, что думают об этом молодые. Все студентки были в ужасе и заявляли, что это «преступно» или «бесчеловечно». Две из них сочли, что это «может приносить пользу человечеству, до тех пор пока не противоречит учению церкви». Учению церкви... Чему же она учит? Насколько я могла судить, духовенство в своих взглядах продвинулось вперед ровно настолько, чтобы рекомендовать — и то немногим избранным — чрезвычайно ненадежный метод Огино {131} . Метод этот настолько очевидно не внушает доверия, что в Мадриде детей, родившихся несмотря на использование дозволенных мер предохранения, фамильярно называют oginitos. Один столичный молодой врач сказал мне, что духовник разрешил ему использовать проколотый иголкой презерватив, так чтобы нельзя было сказать, что вероятность зачатия сведена к нулю — ибо это запрещено церковью!

Большинство студентов также не одобряли контроль над рождаемостью как действие, противоречащее религиозным принципам, но некоторые согласились, что это было бы выходом, так как нет смысла беднякам рожать по четырнадцать и более детей, которых они не в состоянии прокормить.

Когда выпускники университетов женятся на девушках, закончивших монастырские школы, им, наверное, достаются довольно непросвещенные в сексуальном плане жены. Кстати, трудно определить, насколько эти студенты «религиозны». Мне говорили, что два-три года назад среди них распространяли официальную анкету, результаты которой были столь неутешительными, что они попросту не были обнародованы. Среди студентов оказалось изрядное количество циников, которые ходят в церковь только из страха, «как бы кто чего не сказал, если они не будут туда ходить», и как бы это «общественное мнение» не сказалось на их учебе в университете, где клерикалы играют первую скрипку. С другой стороны, в Испании я повсюду встречала множество действительно набожных молодых людей. В порядке рискованного предположения можно отметить, что две трети молодежи отходит от церкви, хотя, возможно, и не высказывает вслух своего мнения, тогда как одна треть остается верными и убежденными приверженцами католицизма.