Во время первого занятия Даничка разложил мольберт и рисовал всё, что придёт в голову, самовыражался в виде хвостатых коней с ковбоями, индейцев в перьях и разбойников с пистолетами. Фима сказал, что в его школе нужно начинать не с выражения себя, махать кистью как попало, а учиться водить кистью по правилам, изучить законы света и тени, свойства красок и рисование начать с пустой бутылки. Две совершенно пустые бутылки буро–чёрного цвета вышли из-под Даничкиного карандаша. Потом к ним присоединился красный горшок из глины. К четвёртому или пятому занятию Даничка, освоившись с бутылками, горшками и со всей домашней утварью, не выдержав больше буквального подражания натуре, перешел к яркому самовыражению — на этот раз своей первой любви. Он нарисовал девочку, мольберт которой стоял рядом с его, с взъерошенными волосами, с метлой и с хвостом — ведьму, и хотя сходство ведьмы и девочки было весьма отдалённое, но он подписал Julia и показал ей. Юля не оценила такого дерзкого признания, схватила рисунок, отбежала с ним в сторону и разорвала. Даничке не понравилось неприятие портрета и отвержение. Он подбежал к Юле сзади, намереваясь спихнуть её в бассейн, она ловко уклонилась, и художник сам свалился в бассейн вместе с объяснением и с визгом. Выскочив из воды, Даничка побежал за возлюбленной вокруг бассейна. Мольберты и краски сами попадали в бассейн, и Фима временно уволил Даничку с занятий.

И хотя интерес к рисованию у Данички ещё оставался, но постепенно он трансформировался в полное самовыражение — бросать краски как попало и на что попало, набивать гвозди вверх ногами на подошвы. Этот способ рисования ему пришёлся по душе, и тому у нас много свидетельств.

Усовершенствовал он своё художественное самовыражение в наистарейшей школе Америки, «Гавернор Даммер».

Расскажу немного про такие изысканные школы Америки. При переезде из Хюстона в Бостон, предыдущая школа «Ст. Джонс» отыскала и рекомендовала для Данички четыре школы в окрестностях Бостона (две из них в соседних штатах) достойных для продолжения его обучения, чтобы он себя по–прежнему чувствовал избранным. Эти школы, как лицеи: в них дети учатся и живут, и только по уикендам забираются домой. Я вместе с Даничкой объехала все четыре посмотреть, подать документы и выбрать, вернее, не выбрать, а какая из школ выберет Даничку, предоставив ему большую стипендию. После визита в каждую из этих школ я плакала. Не потому, что нас там оскорбляли или плохо встречали, нет, совсем наоборот… — от потрясения. Я ничего подобного не видела в России нигде и никогда. Мой Ленинградский университет по красоте зданий не уступает таким школам, но по богатствам владений, он — как бедный родственник у этих миллионеров. Эти школы владеют пароходами, радиостанциями, стадионами, бассейнами, зданиями, домами, лесами, землями, церквями, часовнями, кухнями, кафетериями. Школы расположены в самых избранных по красоте местах: на берегах океанов, озёр, в садах и парках, с отдельными зданиями для каждого предмета, со всем, что только можно себе представить для приятного обученья. Я представить не могла не только того, что бывают такие изысканные места в природе для обучения, но и размер платы за это. Стоимость обучения и содержания ребёнка в год — годовая зарплата начинающего профессора. Мы выбрали «Гавернор Даммер» потому, что там дали стипендию семь тысяч долларов, и оставалось доплачивать «только» десять. Эта школа, расположенная на севере штата, на границе со штатом Нью Хэмпшир на берегу Атлантического океана, была основана чуть позже Гарварда губернатором Даммером, и в свои зарожденческие времена воспитывала студентов для лучших университетов — оканчивающие её прямым ходом шли в Гарвард. Со временем богатство стало вытеснять способности из школы, и в Даничкины времена редкая особь добиралась до Гарварда — все прямым ходом шли в бизнес. Мамы и папы учеников оставляли им такое хозяйство, что уже никакого смысла не оставалось участвовать в гонке соревнований и тем более заниматься физикой, математикой, нау–ками, которые полностью захватили безнаследственные иммигранты: китайцы и русско–еврейские ребята.

Итак, Даничка начал обучаться и жить в Гавернор Даммер. В первый год он жил с «рум–мэйтом» (соседом) Матом, а во второй год каждый школьник жил в отдельной комнате и Даничка тоже (чему до бесконечности завидовал мой муж Лёня, учившийся в Новосибирском университете и живший с «рум–мэйтами» до аспирантуры). На этом же этаже рядом с Даничкой жил их воспитатель и учитель, днём и ночью наблюдавший за детьми. Но не думайте, что это была жилплощадь учителя — это был его офис. Все учителя имели на территории школы дома, которые больше всего у меня и вызывали горечь сожаления — все мои родственники в России были учителями, но домов у них не было.

Я отклонилась от темы о художественном воспитании Данички. Для искусства, скульптуры, живописи, рисования в школе было отдельное здание новейшей постройки из стекла и бетона. Стеклянная крыша освещала всё помещение, в котором чего только не было!

Даничка забыл свои рисунки, и мы с ним зашли в этот художественный салон–помещение. Там никого не было, и я всё рассмотрела. Сколько света с потолка! Краски всевозможных видов и упаковок, в тюбиках, в банках, холсты, ватманы, аэрокисти–разбрызгиватели красок, разбрызгивающие тонкими и толстыми слоями эмали, два стола для шёлкографии, столы с присосками, столы с отсосками… Всё красиво стоит вдоль стен на столах и полках. Середину зала занимают мольберты. Постояв в изумлении, я взглянула на то, что висело по стенам, на готовую продукцию. Тряпки с приклеенными газетами, скомканные разрезанные фотографии, набитые на чучела, сделанные из лохмотьев картинки, перекрашенные вдоль и поперёк. Размалёванные уродливые башмаки… Ни одного следа обучения, ни света, ни тени. Порывы детей–самоучек?! Я спросила у Данички:

— Почему у вас такой ужас на стенах? Вы что-нибудь рисуете?

— Мы самовыражаемся, — ответил Даничка и заулыбался.

— Вас чему-нибудь обучают?

— «Она» сама не знает, как рисовать, — спокойно объясняет мне Даничка про учительницу живописи и рисования.

— А как же ёе взяли в школу преподавать искусство? — недоумевала я.

— Они (он имел в виду руководителей школы) тоже не умеют рисовать, и как они узнают, что она не умеет? — отвечает Даничка. — Она говорит: как хотите, так и делаете! Выражайте себя.

— Как автоматы!?

— Автоматы, мама, делают, что люди им говорят, а мы — что хотим! И автоматами брызгаем краску.

— В одной из русских юмористических книг кто-то из героев, или сам Остап Бендер, делал картины из волос, мозаику из гаек, винтиков, костылей, бросал по холсту овёс из лукошка, а лошади художественно выедали и доводили картину до полного совершенства — оставался пустой холст. Ваша школа достигла уровня русского авангарда.

Всю обратную дорогу в Бостон Даничка сохранял приличное спокойствие, а я размышляла, что же лучше: с палкой стоять и показывать свет и тень? Или предоставить возможность брызгать красками во все стороны для наслаждения? А если кто захочет быть художником — то пусть сам карабкается и учится? Свербило во мне: уж это слишком, ну, хотя бы что-то. Эти бессмысленные обмотанные чем попало палки–скульптуры, забрызганные холсты?! Нелепое гримасни–чанье. Как будто один корчит рожу другому. Хотя Даничкин отец Яша был художник–абстракционист и теоретик беспредметной живописи, но от высшего выражения себя в искусстве в Даничкиной школе я несколько растерялась. Было неуместно говорить об утере прекрасного и возвышенного.

После того, как Даничка научился само–выражаться, он уже не хотел познавать законы света и тени. И хотя мы сделали ещё одну попытку обучения его живописным приёмам и отдали на учёбу к художнику Саше Ануфриеву, владеющему искусством свето–тени, Даничку уже нельзя было приучить сидеть на одном месте, мучиться тенью и светом. И нельзя было остановить его брызжущее самовыражение.

Как попало он перемешивал свет с тенью, путал все краски, раскрашивал всё подряд, но, если исследовать Даничкино творчество, то чётко можно выделить в его художественных поисках отдельные творческие скачки.

К ранним периодам поисков, помимо «горшкового» и бутылочного, можно отнести маечный, происходящий не от слова «маялся», а от слова «майка». Он и Эля, который тоже прошёл курс светотени у Фимы в Хьюстоне, раскрашивали майки. Они брали воздушные кисти, заправляли их самыми разными красками и выплёскивали краски на белые поверхности маек, высушивали и потом уже подрисовывали чёрной или белой краской что-нибудь страшное, паука или скелетик. Но однажды Даничка на одной из маек нарисовал трёх медведей, используя зачаточные знания реалистического показа действительности. Три зелёных медведя, лежащие на белом полотне и задравшие лапы кверху с подписью «братья», стали украшать спины наших мальчиков. Более того, майка с этим рисунком в Даничкиной школе на конкурсе красоты и необычности рисунка выиграла первое место и стала символом школьных спортивных маек.