Ни ванны, ни ужина, ни постели не предвиделось. Ничто в доме не изменилось с утра. Не горел огонь, не кипел чайник, не скворчала еда на сковородке. Даже подушек никто не взбил. Но самое ужасное, что никто Вильчика не встретил и некому было пожаловаться на голод и головную боль. Всю дорогу Вильчик хранил единственное светлое воспоминание за день: когда он высунул голову из пятой по счёту трубы, какой-то малыш, увидев его, раскрыл от изумления рот и воскликнул:

— Папа! Мама! Глядите — великан!

Вильчик помахал малышу щёткой и довольно подумал: «Я самый высокий человек в Сассексе». Но, увы… И этой радостью ему не с кем было поделиться, она разлетелась вдребезги в гулкой пустоте дома.

Достав из кладовки круг сыра, Вильчик, не переодевшись, забрался в постель и кое-как натянул на себя одеяло. Не очень-то удобно и уютно было ему, да что уж теперь… Беда ведь одна не приходит. Набил Вильчик пустой желудок сыром, но с целым кругом всё же не справился, прижался щекой к недоеденному куску и заснул. А семь мышек-норушек прибежали и прикончили сыр в один присест. Пока Сёстры хозяйничали в доме, ни одна мышь не осмеливалась ступить сюда. А теперь — тут как тут! Утром Вильчик решил, что съел сыр сам — во сне. Но отчего же ему снова хочется есть?

О том, что Тётки Вильчика бесследно пропали, скоро прознала вся округа. Из Вильмингтона, Фоукингтона, Джевингтона, Виллингтона, Литлингтона и Лаллингтона снарядили следопытов. А после работы Вильчик искал Тёток сам до поздней ночи. К концу месяца деревенские отступились. Вильчика тоже уговаривали прекратить поиски, цо человечек упрямо повторял:

— Буду искать, покуда не найду. Спасибо вам, добрые люди, идите домой с Богом. А я Тётушек поищу — вдруг да объявятся.

И вот, в новогоднюю ночь, вскарабкался он на вершину Наветренного Холма и увидел, как на серебристой поверхности моря отражается холодная луна. Над Холмом завывали ветра, и Вильчик спрятался от леденящих порывов под кустом можжевельника. Сжавшись в комочек, он глядел на бескрайний простор и думал, что делать и как жить дальше.

— Ну-ка, встань, Коротыш! — Голос прогремел, словно гром с неба. — До чего ж ты чумазый! Помыться-то иногда не помешает!

Перед Вильчиком стоял самый высокий человек на свете. Выше самых высоких домов в Вильмингтоне! Одежда на нём с миру по нитке собрана: не то подарена, не то украдена. Лохмотья цыганские вперемежку с господскими обносками. Ботинки явно просили каши, а бобровая шапка походила на охрипшую вдруг концертину. На пальце, однако, блестел золотой перстень с рубином. У пиджака остался лишь один рукав, одна штанина была короче другой, зато на поясе красовался красный кожаный ремень с металлическими бляхами, а на шее — пышный воротник из брабантских кружев. Великан опирался на широкую, точно дверь, лопату и жевал молодое деревце, как иные жуют соломинку.

Вильчик ростом не вышел, но храбрости ему было не занимать — на десять молодцов хватит. На великана он глянул без страха — лишь с восхищением и завистью.

— Вы самый высокий из всех моих знакомых, — промолвил Вильчик.

— А ты — самый маленький, — сказал великан. — Что привело тебя на Наветренный Холм в столь поздний час, да ещё зимой?

— Я ищу моих Семерых Тётушек, — ответил Вильчик.

— А я ищу своего единственного сына.

— А каков он с виду? — поинтересовался Вильчик. — Такой же высокий, как вы?

— Ещё выше.

— Выше не бывает, — решительно сказал Вильчик.

— Наверняка выше, — заспорил великан. — На Колыбельном Холме не баюкали младенца крупнее. Он был большой — с тебя ростом.

Глаза Вильчика радостно заблестели:

— Значит, я большой?

— Для взрослого ты коротыш, а для младенца — великан.

Радость в глазах Вильчика сразу потухла.

— Да, конечно… вы правы… Но почему вы ищете сына здесь?

— Так уж сложилось… Жена моя вечно ворчала, что парень наш чересчур тяжёл, все плечи ей отмотал, все руки оттянул. Я раз ушёл из дому — на контрабандный промысел, а она возьми да и повстречай цыган из Пинчема. Хороший, говорят, у тебя ребёнок. Сколько ему? Шесть недель, отвечает жена. Неужто?! А мы думали — шесть месяцев! Да ему цены нету! Разве только золото тебе предлагать станут… «А я его за бельевые прищепки продам. Сколько в нём прищепок уложится, за столько и продам!»

— По рукам! — сказали цыгане.

Представляешь: возвращаюсь я домой, а вместо моего сына тридцать прищепок валяются! Случилось всё это двадцать пять лет тому назад, и с тех пор я брожу по свету, ищу этот табор. На прошлой неделе наткнулся на одну цыганку, древнюю старуху, — сидит в придорожной канаве, трубку покуривает. Я её спрашиваю: «Что с моим сынком сталось?» Она эдак сквозь зубы, трубку изо рта не вынимая: «Это который же твой?» — «Да тот, которого вы двадцать пять лет назад за тридцать прищепок выменяли». — «Какие были прищепки?» — уточнила цыганка. «Деревянные». — «А-а! — кивнула она в конце концов. — Помню твоего сынка. Он нас разочаровал, и мы его бросили в котле для рыбы под можжевеловым кустом на вершине Наветренного Холма». — «Давно?» — спрашиваю. «Да уж порядком». — «И чем же он вас разочаровал?» — «Знаешь, как карты не сходятся? Вот и он не сошёлся. А больше я тебе ничего не скажу, иди-ка своей дорогой, дай покурить спокойно». Я бросился сюда, на Наветренный Холм, заглянул под этот самый куст — ты как раз под ним примостился, — да только никого не нашёл. Тогда я стал копать. Копал-копал, выкопал рыбный котёл, с грязью, но без ребёнка. И тогда я стал рыть могилу, самую длинную могилу на свете — ведь моему сыну суждено было вырасти великаном. Вон, погляди…

И Вильчик увидел поодаль огромную свежевырытую яму.

— Да уж, могила хоть куда, — согласился он. — Но великовата.

— Моему сыну как раз впору. Он же вырос великаном!

— Ни великаном, ни обычным человеком он не вырос. Каким был при рождении, таким и остался, — сказал Вильчик.

— С чего ты взял? — возмутился великан.

— Потому что он — это я, — сказал Вильчик.

Великан выронил лопату и громогласно расхохотался.